Москвины: «Лед для двоих» - [40]

Наверное все-таки сыграла свою роль та невероятно теплая интонация, с которой Игорь Борисович Москвин слегка протяжно произносил юношеское прозвище своего ученика в наших беседах: «Цы-ыпа…». И вот теперь я ошарашенно крутила головой по сторонам, впечатленная столь высокой концентрацией чистого искусства в одном пространстве, и совершенно не представляла, с чего начать разговор.

Куренбин начал его сам. Наблюдая за моей реакцией, негромко сказал:

— Успех в антикварном бизнесе — он не от человека зависит. Это где-то там определяется, — он поднял глаза к потолку. — Свыше. Как антиквар я удачлив, безусловно. Началось это увлечение с того, что в пяти или шестилетнем возрасте стал собирать монеты. Менял их за этикетки какие-то. Всегда интересовался живописью, хотя никто никогда в нашей семье этим не увлекался. Как и антиквариатом. Уже после того, как я закончил кататься и стал работать в балете на льду, чтобы шел рабочий стаж, приходилось по семь месяцев проводить на гастролях. Естественно, я терял клиентов, не было времени работать с ними напрямую, приходилось обращаться к дилерам. А в 1987-м я оформил пенсию и с этого времени стал заниматься только искусством. Знаний у меня намного меньше, чем у других антикваров, но по значимости коллекций я занимаю в Питере лидирующие позиции. А возможно и в Москве. Например, знаю точно, что коллекция модерна Барбары Стрейзанд и близко не идет в сравнение с моей. При том, что возможностей у нее несравнимо больше.

А вот в фигурном катании… Не тем видом спорта я все-таки занимался. Вот если бы это был настольный теннис… В этой игре я даже сейчас — в своем возрасте — показываю неплохие результаты и даже способен прибавлять.

— Каким же ветром вас в фигурное катание занесло?

— В 1951 году папа поехал в Чехословакию работать военным атташе. В Прагу. Там я начал заниматься — у тренера, который впоследствии работал с четырехкратными чемпионами мира в танцах на льду Евой и Павлом Романовыми. Спустя 11 лет, когда я уже тренировался у Москвина и в 1963-м приехал на турнир «Пражские коньки», мы совершенно неожиданно встретились с этим тренером на катке и как раз вспомнили, как я совсем маленьким мальчиком у него катался. Другое дело, что Ева с Павлом уже были к тому времени чемпионами мира, а я — никем. Занял на тех соревнованиях второе место проиграв Ондрею Непеле.

Переживал страшно, что какой-то шибздик у меня выиграл. Мне-то было уже 17 лет, а ему — 13. У Непелы к тому же были совсем крошечные прыжки. Мы-то все прыгали высоко, Игорь Борисович учил, что нужно не просто все положенные обороты скрутить, а непременно выполнить прыжок «с зависом» — был такой термин.

Прыжками тогда вообще многие наши фигуристы отличались. Был такой Лев Михайлов, про которого двукратный олимпийский чемпион Дик Баттон говорил, что он прыгает его фирменный прыжок «Баттон» лучше него самого. Сказать, что Михайлов прыгал выше борта, это вообще ничего не сказать. Он разгонялся, как умалишенный, как только мог. И летел… Каким образом я у него выиграл в 1963 году на чемпионате СССР, вообще не понимаю.

В 1961-м я уже вовсю осваивал тройные прыжки. За год до этого Олег Протопопов приехал с Олимпийских игр из Скво-Вэлли и стал меня учить прыгать тройной тулуп — прыжок, которого в те времена у нас в стране вообще никто себе не представлял, включая Москвина. У Игоря Борисовича в те времена уже были какие-то киносъемки, которые он делал на всех соревнованиях, но тулуп там никто не прыгал. Сам Олег выполнить этот прыжок тоже не мог, но видел, как это делают другие. И взялся вместе с Москвиным объяснять мне, как нужно прыгать. Смешно, но тулуп я тогда выучил.

Потом стал учить сальхов и риттбергер. Кстати, австриец Эммерих Данцер стал в 1965-м чемпионом мира вообще без тройных прыжков.

Тренировались мы в те времена по 12 часов в день — сейчас такое и представить себе невозможно. Ездили по разным каткам, иногда Москвин выпускал меня на лед, когда там катались Белоусова и Протопопов — у них было четыре часа индивидуального льда. Во время сборов, которые обычно проводились в Москве в пансионате ЦСКА, первая тренировка начиналась в пять утра. До девяти мы катались, потом освобождали лед хоккеистам, а сами ехали на Стадион Юных пионеров. Оттуда — на открытый каток в Сокольники. И уже вечером возвращались на вторую тренировку в ЦСКА. Так и набиралось часов 12. Если Москвин не был занят, он ездил вместе с нами.

И мы, и хоккеисты ЦСКА жили на тех сборах в таких условиях, что сегодня никому не объяснить. Туалет и душ в конце коридора, из мебели, помимо четырех кроватей, в комнате один шкаф стоит — даже тумбочек нет. Мы, питерцы, вообще жили в одной комнате вшестером. Я и Леша Мишин спали по обе стороны двери, а у окна располагались Игорь Борисович с Тамарой и Саша Гаврилов с женой. И ведь никто ни с кем не ссорился. Не помню во всяком случае чтобы между нами случались какие-либо скандалы.

Потом уже, когда группа стала разрастаться, в ней появились девочки, пришедшие от других тренеров, в том числе и московских, начались какие-то конфликты. Но это позже. А когда катался я, то чувствовал себя безо всякого преувеличения членом одной большой семьи. Москвин был для нас не только тренером, но и великолепным воспитателем. Мы полностью ему доверяли. 12 лет он меня тренировал и никаких мыслей о том, чтобы уйти к другому специалисту у меня не появлялось ни разу.