Москвины: «Лед для двоих» - [39]
На свой первый чемпионат мира, кстати, я поехал вместо другого ученика Игоря Борисовича — Володи Куренбина. В моей спортивной жизни вообще было немало ситуаций, когда меня посылали вместо кого-то. А тогда я был действительно лучше, чем многие другие фигуристы, но в то же самое время имела место некая нестабильность, которая не позволяла окружающим верить в какое-то серьезное мое будущее в фигурном катании. На соревнованиях то выстреливал, то срывался… Подозреваю, кстати, что с обязательными фигурами у меня было не очень хорошо не столько из-за зрения, которое действительно было неважным, сколько из-за внутреннего состояния. Слишком сильно я «заводился» на соревнованиях.
По большому счету Москвин так и остался моим единственным учителем — другого у меня не было. К Мишину я перешел, когда уже был всему научен — оставалось лишь отполировать. Основа тренерской профессии у меня тоже сложилась именно тогда, когда я катался у Игоря Борисовича. Его техника работы. Хотя в Америке я тоже многому научился. Для того, чтобы начать там свой бизнес, нужно было заниматься с классами — то есть с теми, кто вообще ничего не умеет делать на льду. Приходилось учить людей каким-то совсем элементарным вещам, которые у любого американского тренера расписаны на бумажке. Этот период, кстати, был хорош тем, что сразу позволял понять: стоит становиться тренером, или нет. Можешь ты работать только по бумажке, или в состоянии придумать что-то свое, научить лучше и быстрее.
К сожалению не могу сказать, что между мной и Москвиным сейчас есть какие-то отношения. Я довольно давно уехал из Питера. Сначала в Москву — учиться в ГИТИСе, потом за границу. Изредка передавал Игорю Борисовичу приветы, когда пересекался с Тамарой, иногда звонил сам. Как-то Москвин передал мне фотографию с подписью, где написал, что ему приятно, что я занимаюсь тренерством. Что это — очень благородный и ответственный труд. Не могу сказать, что подпись была личной, но получилась она теплой. Я многое прочитал в ней между строк.
А может быть мне просто очень хотелось почувствовать эту теплоту. Я ведь действительно считаю Игоря Борисовича вторым отцом.
— Он был интересным мужчиной?
— Не был красавцем в классическом понимании этого слова, но был настоящим мужиком. Я видел, какими глазами смотрели на него женщины, да и мы, ученики, старались копировать какие-то вещи. Я, например, всегда делал себе такую же стрижку как у Игоря Борисовича — ежик.
Ну а поскольку встречаемся мы крайне редко, в моей памяти образ Москвина остался именно тем, что был когда-то: жесткого, неизменно уверенного в себе и весьма конфликтного человека. Хотя на самом деле он совершенно не жестокий человек. С очень большим сердцем. Возможно, он сам заковал себя в какую-то ракушку, именно потому, что был слишком ранимым человеком. И эта ракушка давала ему чувство большей уверенности, что ли. Предохраняла его самого от чужой жесткости и грубости.
К тому же Москвин был изначально поставлен в такие рамки системой, предписывавшей воспитывать спортсменов определенным образом. Другого в России наверное в те времена и не знали. Чтобы побеждать, нужно было быть жестким. Не только в фигурном катании, но в спорте вообще.
Глава 10. ЦЫПА
Личное дело: Куренбин Владимир Иванович. Родился 15 мая 1946 года. Мастер спорта международного класса.
Специализация — одиночное катание. Тренер — Игорь Борисович Москвин.
Двукратный серебряный призер чемпионатов СССР (1963, 1969). Бронзовый призер чемпионата СССР (1968). Двукратный серебряный призер КУбка СССР (1969-70).
Бронзовый призер Спартакиады народов СССР (1966).
Чемпион VI зимней Спартакиады профсоюзов СССР (1967).
Чемпион Спартакиады народов РСФСР (1970).
Чемпион Всемирной Универсиады в Инсбруке (1968). Бронзовый призер Универсиады-1966 в Турине.
Участник чемпионата Европы в Вестеросе (1968, 10-е место)
Водитель, доставивший меня к старинному особняку в центре Санкт-Петербурга из аэропорта «Пулково», нажал комбинацию цифр на домофоне, и массивная дверь загрохотала металлом. Поднявшись на этаж, мы вошли в квартиру, стены которой были от пола до потолка увешаны картинами. Где-то в дальнем конце невероятно длинного коридора уходила куда-то наверх винтовая лестница. Мой провожатый окликнул кого-то невидимого в недрах квартиры, и сверху неожиданно раздался глухой голос: «Да-да, провожу, конечно. Владимир Иванович уже ждет…»
Пройдя анфиладу комнат, плотно уставленных стеклянными витринами, старинными зеркалами, полотнами всех размеров и антикварной мебелью, я, наконец, увидела человека, ради которого приехала в Питер. Невысокого, кряжистого, с пронзительным, цепким взглядом и весьма органичной в этом антикварном интерьере сединой.
Впрочем, достаточно было беглого взгляда на лицо и руки, чтобы понять: в молодости мой визави был отчаянно рыжим.
Сама не знаю почему вдруг, фактически уже закончив работу над книгой, я захотела встретиться с Владимиром Куренбиным. От фигуристов одного с ним поколения не раз слышала: «О чем с ним разговаривать? Он ведь давно отошел от фигурного катания. Имеет в городе сеть гостиниц, свою антикварную галерею. Но вряд ли расскажет что-либо интересное».
