Москвины: «Лед для двоих» - [11]

Как только дали второй старт, Петр Петрович, копируя Аниканова, вальяжно и неторопливо поехал на его коньках вперед, а Аниканов быстро-быстро заработал ногами и тут же улетел в сугроб: фигурные-то коньки не предназначены, чтобы на них по прямой ехать. Выбрался он из сугроба, бросился догонять Орлова и снова упал. Смеху было…

— У вас тогда не считалось, что фигурное катание — это не очень мужской вид спорта?

— Нет. Да и не могло быть такого. Потому что на каждого спортсмена тогда смотрели, как на человека, который вносит свою лепту в победу клуба, города или страны.

* * *

— Как получилось, что вы стали заниматься парным катанием, а не одиночным?

— Трудно сказать. Возможно, динамовской школе для командного зачета в те времена требовалась именно пара — соревнований-то в городе и стране проводилось много, в том числе командных. Вот Петр Петрович Орлов и поставил меня в пару — как самого старшего из группы. При этом я продолжал выступать, как одиночник. В 1952-м мы с Майей Беленькой стали чемпионами страны, выигрывали этот титул еще два года, а в 1956-м поехали на чемпионат Европы в Париж. Команда состояла из пяти человек — нас с Майей, пары Лидия Герасимова/Юрий Киселев и одиночника Вали Захарова.

Сейчас уже не помню, кто именно был руководителем нашей делегации, но переводчика в Париж не повезли вообще. Его работу выполнял какой-то белогвардейский эмигрант еще царских времен, который знал отдельные французские слова. Помочь нам разобраться в правилах соревнований он, естественно, не мог, поскольку уже тогда правила писали на английском.

Эта поездка была, конечно, авантюрой чистой воды. Языка не знал никто из нас. Свод правил, который нам все-таки выдали перед отъездом, сопровождался каким-то совершенно диким, неизвестно где сделанным переводом. Помню, что прыжок в либелу — Flying Camel — значился там в дословном переводе: «Летающий верблюд». Никто не имел ни малейшего понятия о регламенте, начиная с того, на каком именно катке будут проводиться соревнования. А каток, как потом выяснилось, оказался на три метра короче тех, к которым привыкли мы.

В Париж мы приехали впритык к выступлениям. Сразу пошли смотреть, где предстоит кататься. Основной каток был оборудован на месте старого велодрома, а поблизости от него на открытом льду тренировались танцоры. Мы тогда вообще не знали, что танцы — это отдельный вид фигурного катания, в котором уже несколько лет разыгрываются медали чемпионатов мира. Поэтому посчитали, что это катаются те, кто будет вместе с нами выступать в парах. То есть были серые, как валенки.

На следующий день предстояло стартовать. Нам даже в голову не пришло, что утром могут проводиться какие-то дополнительные тренировки. То есть мы сами лишили себя возможности перестроить программы таким образом, чтобы хоть как-то приспособить их к размеру катка.

Музыку для программ нам записали в Ленинграде, но в Париже выяснилось, что она должна была быть записана с определенной скоростью — на пластинках с определенным количеством оборотов. То есть, выставить нужную скорость звукооператоры могли, но надо ж было им для этого сказать, какая именно скорость требуется. А мы не имели об этом ни малейшего понятия.

В итоге все выставляли вручную, на слух. Получилось чуть быстрее, чем в оригинале, но это как раз было нам на руку: давало шанс хоть как-то «уложить» программу в размер площадки. Хотя то, что мы не уложимся, я понял сразу, как только увидел каток. Даже сказал Майе, что самую длинную из наших комбинаций мы делаем до тех пор, пока не закончится лед. Если повезет, то может быть даже уложимся. Ну а если выйдет так, что недоделаем какие-то шаги, то повернем и поедем в другую сторону, как будто так и надо.

— Было страшно?

— Это был не вопрос страха, как такового. Мы просто не знали, что делать и как себя вести. До этого у нас с Майей были всего одни зарубежные соревнования — в Чехословакии. Но там была площадка нормального размера. Слабее соперников мы себя не чувствовали. Поддержки делали ничуть не менее сложные, да и в остальных элементах не уступали, благодаря тому, что некоторое время тренировались вместе с чехами Верой Сухонковой и Зденеком Долежалом. Они к тому времени уже были призерами чемпионата Европы и учили нас всему тому, что успели освоить сами.

В Париже в парном катании выступали две группы фигуристов, по 8 дуэтов в каждой. То есть на разминке не разбежишься, не прыгнешь, ничего толком не сделаешь. Можно было только покататься. О том, чтобы смотреть по сторонам и обращать внимание на то, как катаются другие, речь даже не шла. Удивляюсь, что на том чемпионате нам с Майей вообще какие-то баллы поставили.

Зато Париж мы посмотрели. Не помню уже, как и где нас там размещали, вроде бы выдали какие-то талончики на еду. Правда, пока шли соревнования, нам вообще не до этого было.

А через год мы с Майей закончили кататься. Были очень хорошо готовы к сезону, но получилось так, что перед отборочными соревнованиями, которые проводились в Москве в Сокольниках, я заболел.

За год до этого — в 1956-м — мы проиграли чемпионат страны Герасимовой и Киселеву, но проиграли анекдотично: выдалась такая сильная оттепель, что коньки стали вязнуть во льду. Мы с Майей прокатались хорошо. А Киселев с партнершей постоянно падал. И главный судья — очень сердобольная и жалостливая женщина — вдруг сказала, глядя на них: «Давайте не будем засчитывать падения, раз уж у нас такой плохой лед».