Москва-матушка - [60]

Люди смотрят на кавалькаду и, сжимая кулаки, с ненавистью произносят про себя: «Будьте вы прокляты, хищники! Опять соб­рались все вместе, опять, видно, затеяли какое-нибудь страшное дело!»

Подобно тому, как Рим в древности называли городом семи холмов^[23], так Сурож называли городом семи несчастий. Вполне ве­роятно, что так прозвали его бедные генуэзцы, каких довольно много было в Суроже. Тысячами приезжали они из далекой рес­публики Генуи, но только единицы, такие, как ди Гуаско, стали богачами. Так же, как и населявшие Сурож греки, армяне и рус­ские, бедные генуэзцы терпели все невзгоды суровой жизни. Несча­стий, обрушивавшихся постоянно на город, было, конечно, больше семи, но особенно много бед приходилось переносить жителям от наводнений, от алчности и жестокости богачей, от татарских на­бегов, от междоусобной вражды греческих князей, от борьбы меж­ду католической и православной церковью, от работорговли и от давления, которое постоянно оказывала Кафа на подвассальный город.

Вот это все, вероятно, и имели в виду жители Сурожа, называя его городом семи несчастий.

* * *

Подъем к Кутлаку не заметен для глаз, но кони дышат тяжело. Старый Гуаско по-прежнему молчит. Андреоло и Теодоро вполго­лоса напевают старую лигурийскую песню.

В гору идет дорога.

—      Как вы думаете, сынки,— прервал вдруг молчание Анто­нио,— так и оставим это дело без внимания?

—      Какое?

—      То, что слуги удрали, кинув синьора Теодоро в беде?

—      А-а,— протянул Теодоро. — Мне кажется, что всех их нака­зывать не стоит. Повесить одного в назидание другим, и этого вполне достаточно.

—      Без суда? — спросил отец. — Чтобы мне потом опять тра­тить кучу денег на замазывание ртов в Кафинской курии?

—      Но если слугу предать суду синдиков, нам придется сказать правду,— вмешался Андреоло. — И суд вряд ли обвинит одного слугу, если бежали все с синьором Теодоро во главе.

—      Ты сам наверняка удрал бы раньше! — зло крикнул Теодо­ро. — Ты вообще боишься ездить за живым товаром!

—      Ну, я не проспал бы!

—      А ну, цыц, вы! — заорал отец.— Опять рады сцепиться. Суд синдиков! К дьяволу этот суд. Мы соорудим свой трибунал, и, кля­нусь громом, он будет не хуже всякого другого. Я уже имею на этот счет кое-какие мыслишки. Мы нагоним этим судом такой страх на наших бездельников, что они будут шелковыми.

—      А если узнает Христофоро? — спросил Теодоро.

—      Если ты, сопляк, помянешь еще раз этого одноглазого са­тану, я вышибу тебе печенку,— раздельно и зло произнес отец. — Плевал я на Христофоро, если сам господин консул Кафы предло­жил всякое наказание оформлять должным образом. У нас будет все честь-честыо: суд, допрос, приговор. Но если Негро попробует еще раз сунуть свой длинный нос в мои дела, я оторву его вместе с бородавкой.

При упоминании о консуле Солдайи старый ди Гуаско всегда выходил из себя. Так и на этот раз он долго еще бранился, про­клинал и консула, и всех, кто его на консульство поставил.

Теодоро не обращал внимания на брань отца. Он всецело был поглощен мыслями об Ольге. То, что он недавно услышал от отца, обнадежило его, и он серьезно стал думать о переходе в право­славную веру.

СУДИТ ГРАЖДАНИН ГЕНУИ

Небо с утра темное, строгое. Дыбятся, налезают друг на дру­га горбатые груды облаков. Помрачнела над морем зелень гор, розовая заря, полыхавшая с рассвета, погасла. По дорогам ползут тяжелые запахи полыни, в воздухе тишь, какая бывает обычно перед грозой.

Площадь около церкви святой Анастасии в Скути полна на­роду. Сюда согнали всех жителей селения от мала до велика, что­бы люди видели, как могучие ди Гуаско будут творить суд.

Велико богатство благородной семьи ди Гуаско, все шире и шире раздвигаются их владения. Еще совсем недавно замок Та- сили стоял на границе генуэзских поместий, но прошло только полтора года, и уже за это время ди Гуаско захватили греческую деревушку Капсихору, а потом богатое и обширное Скути.

Чтобы держать в страхе и повиновении жителей, братья ди Гу­аско поставили в каждом селении виселицы и позорные столбы.

Вот и сейчас с тревогой и страхом люди ждут судилища, по­глядывают на недавно сооруженную виселицу- Высокий свежевы- струганный столб с перекладиной вкопан на пригорке и ярко жел­теет на фоне темных громад гор.

И как-то странно видеть людям среди весеннего возрождения этот мрачный символ смерти.

Тишь на площади необычайная. Но вот по толпе пробежало легкое волнение, послышались голоса: «Ведут, ведут!»

Вооруженные слуги, расталкивая толпу, освободили проход. Шестеро вели четверых. Подсудимые шли тихо, понурив головы. Впереди широкоплечий человек. Его руки перехвачены за спиной толстой веревкой, одежда разорвана во многих местах.

Вторым шел светлоглазый парень, еще совсем молодой. Он безучастно взглянул на толпу и снова опустил глаза. За ним, тя­жело переступая, двигалась молодая женщина. По смуглому кра­сивому лицу в ней можно было признать гречанку. Последним брел невысокий худой старик. Его редкая бороденка была взлох­мачена, красные глаза слезились, старую суконную шапчонку он держал в руке.