Москва, г.р. 1952 - [3]

Видимо, там она и познакомилась с моим отцом, который учился уже на последнем курсе. Возникла общая компания, но внимание друг на друга они обратили гораздо позднее, лет через пять или шесть. За это время у отца были другие романы, а мама даже успела побывать замужем, хотя этот брак продолжался недолго, и, насколько я знаю, не был официально оформлен.

Маминым мужем был актер Зиновий Гердт, в то время уже достаточно известный. Еще до войны он играл в знаменитом спектакле арбузовской студии «Город на заре», работал в театре, а главное – его голос звучал во многих детских радиопередачах. Гердт был старше мамы на несколько лет, тяжело ранен на фронте, болел, хромал, но именно мама – цветущая, веселая, в себе очень уверенная, мучительно его ревновала.

Дело кончилось разрывом, и мама не любила говорить о своем первом браке. Она охотно вспоминала только один эпизод, когда именно Гердт оказался в не свойственной ему роли ревнивца. Как-то, когда мамы не было дома, он обнаружил письма, которые писал ей ее одноклассник, впоследствии погибший на фронте. Прочитав эти письма, Гердт ушел из дома, оставив записку, в которой говорилось, что ему стало ясно, что такое чувство забыть невозможно и что он должен исчезнуть из маминой жизни. Найдя эту записку, мама, рыдая, бросилась разыскивать Гердта по всей Москве: она была уверена, что он собирается покончить с собой. Рассказывая об этом, мать усмехалась своей тогдашней наивности.

С годами, конечно, наивности существенно поубавилось, но в маме всегда ощущалась тоска по сильной, верной, взаимной любви, какую ей, видимо, не пришлось испытать ни с одним из ее избранников. Дело было, наверное, и в самом типе мужчин, который нравился маме, и в ее собственном характере – очень вспыльчивом, максималистском, даже деспотичном. Но главной причиной, конечно, было то, что почти все потенциальные мамины женихи погибли на фронте. Все мальчики ее класса выпуска 1940 года были призваны в армию, и с войны вернулся только один.

Мой отец на фронте не был, и этим отличался от большинства отцов моих товарищей. Меня этот факт всегда удивлял, но я не задавал никаких вопросов, инстинктивно чувствуя, что разговор на подобную тему будет отцу неприятен.

Помню один случай, болезненно врезавшийся в память.

Праздник Победы – 9 мая – мои родители обычно отмечали у своих ближайших друзей. Не только хозяин, но и хозяйка дома воевали, получили ранения, вернулись в орденах. Особенно оживленно проходило это празднование в 1965 году, когда отмечалось двадцатилетие Победы.

Было много гостей, застолье, а потом мужчины собрались вокруг хозяина дома и он сказал: «Ну что, скрутим цыгарочку, как бывало?» Он достал рассыпной табак и папиросную бумагу. Отец тоже стал делать самокрутку. Я стоял в стороне и видел, что отец был явно смущен, хотя никто даже не кинул на него косого взгляда. Он был единственный в компании примерно десятка мужчин, кто не воевал. Я испытал острую жалость к нему, представив себя на его месте. Сейчас я думаю, что эта жалость была хорошим, естественным чувством. Мне было тринадцать лет, но я уже понимал, что не могу быть отцу судьей, что должен принимать его таким, каков он есть.

Мне не хотелось быть отцу судьей и в других вопросах, но удержаться от осуждения часто было непросто. Прежде всего в его отношении к маме, которое – сколько я себя помню – было далеко от идеала. Но и мама, конечно, не была ангелом. Выдержать ее бурный характер был способен не каждый. Похоже, что отношения между родителями складывались сложно с самого начала и что решение иметь ребенка, то есть меня, было принято матерью единолично. Но как бы то ни было, это решение скрепило их отношения, и отец переехал из своей холостяцкой комнаты к маме. Через пару месяцев после моего рождения, когда настало время оформлять на меня метрику, они расписались в районном загсе.

УЛИЦА ФРУНЗЕ

Мое раннее детство прошло на улице Фрунзе. Сейчас эта улица называется Знаменка. Знаменкой она называлась и в те далекие годы, когда мамин дед решил перебраться из Воронежа в Москву и купил эту квартиру. То, что вся квартира принадлежала когда-то нашей семье, я узнал, разумеется, гораздо позднее. В детстве наличие соседей воспринималось мною как нечто совершенно естественное.

Впрочем, с соседями я общался немного. Все свои дни я проводил главным образом с няней, которую взяли, когда я родился. Она спала в той же комнате, где стояла моя кроватка. Ее звали Люба, и я был к ней очень привязан.

Любе было, наверное, чуть больше двадцати, и она приехала из деревни. Все, кто приезжали в те годы из деревни, не могли поступить в городе на нормальную работу, так как у колхозников не было паспортов. Молодые деревенские девушки старались наняться нянями с проживанием, а потом как-то устроить свою судьбу. Одной из таких девушек и была моя Люба.

Каждый день мы с Любой шли гулять на Гоголевский бульвар. Дорога на бульвар проходила мимо здания Генерального штаба, и нам навстречу все время попадались офицеры. Мне почему-то втемяшилось в голову, что самые смелые и мужественные из них – это те, у которых самые высокие и прямые плечи, а офицеры с покатыми плечами никуда не годятся. Я внимательно изучал их спины с этой точки зрения.