MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [79]

— Серёжа, я думаю, может, наши ракету запустили с Байконура, а первая ступень вошла в атмосферу, в плотные слои, и от трения появилось свечение…

— Байконур далеко. Это взорвалось у местных что-нибудь. Отвалилось у военных и взорвалось. У них так всегда: пуск — отвалилось — взорвалось. У вас там давно уже не может ничего летать.

— Почему это, у нас не может летать? — хотел обидеться Востряков. — У вас что ли, в Штатах, только и может?

— Потому что ваши ракеты не ракеты, а презервативы штопаные. Всё, отбой боевой тревоги. Спокойной ночи!

Сын Венедикта Петровича Сергей, как следовало из разговора, не верил в технологическую мощь России. Востряков-старший это знал, но хотел заметить, что вот такие «штопаные презервативы», начиная с 1961–го года, с успехом выводят на орбиту космические аппараты. Однако не успел. В трубке раздались отрывистые гудки. С недавних пор Венедикт Петрович стал вдруг ощущать свою старость, вернее какую-то допотопность. Ощущение ушедшего навсегда времени подкреплялось неумением и нежеланием пользоваться его атрибутами. Если с ноутбуком он ещё как-то разобрался, то слова «смартфон» и «блютуз» грозили остаться навсегда непонятыми.

Вечером Востряков с женой были приглашены в гости к соседям по даче, к художнику Арбузову. Арбузов с женой жил в небольшом домике-мастерской. Арбузов походил на писателя Копелева, высокий с огромной бородой и носом-грушей. Он был мастер на все руки и очень полезный сосед. Класть ли плитку, делать ли отмостку, поднимать или укреплять фундамент, лучшего специалиста, чем Арбузов, сыскать было нельзя. Правда, имелось одно «НО». Дочь Арбузовых являлась совладелицей фирмы по производству удобрений. Художник активно помогал дочери реализовывать товар и буквально навязывал соседям мешки с гуматом калия. На участке Востряковых уже всё было обработано гуматом, но художник требовал новых жертв во имя научного растениеводства.

Жена Арбузова испекла яблочный пирог. Востряковы знали, что рано или поздно разговор выйдет на гумат и втайне надеялись, что этого не произойдёт. Пили чай с пирогом и вареньем. Востряков рассказывал о недавнем происшествии в дороге.

— Я в инопланетян верю, — с энтузиазмом заявила жена Арбузова. — Миллионы галактик вокруг. Точно-точно, они прилетают к нам, смотрят сейчас на нас, гуманоиды.

— Гуманоидов не приметил. Как ты думаешь, что это было? — спросил Востряков Арбузова. — Ступень ракеты?

Арбузов выглянул в окно, прислушался. За дверью стрекотали сверчки, в огромном чёрном небе мигали звёзды. Сиамская кошка Арбузовых рвала диван. Повисло напряженное молчание. Художник погладил бороду.

— Кстати, завтра грузовик придёт с удобрениями. Дочь звонила. Я тебе два мешка оставлю с гуматом, плюс птичий навоз, — произнёс Арбузов.

У Вострякова всё упало, словно внутри от сердца, условно считая сердце ракетой, отвалилась ступень.

— Не расстраивайся, — поддержала соседей жена Арбузова, — если НЛО прилетают, значит это кому-нибудь нужно. Как, собственно, и удобрения. Давайте выпьем хорошего вина.

Потом Арбузова повернулась к мужу.

— А ты не сиди сиднем. Сходи, поставь хорошую музыку гостям, создавай настроение.

Арбузов поставил инструментальную пьесу «More emotion» в исполнении «Rose Room Orchestra». Женщины тихо переговаривались. Чокнулись за инопланетян и тех, кто в далёких странах. Выпили. Остатки пирога лежали на большом красивом блюде.

— Саша вырос, наверное? — спросила Арбузова. — Как он там, ваш внучек?

— Пятнадцать лет. Самый тяжелый возраст. Всё ничего, учится, — ответила Мария Николаевна.

— Наша в пятнадцать лет первый раз домой ночевать не явилась, — поддержала соседка, — всё перемелется. Сейчас, вон как поднялась.

Жена Арбузова кивнула в темноту, где лежал невидимый в ночи гумат их дочери. Поговорили о детях, о том, что на одной шестой части суши остались старики, а детям её уже стало не хватать, и они отправились осваивать остальные пять шестых, как их отцы в свое время целину.

— Всё же на даче не надо распространяться, что Серёжа с семьёй в Америке, попросили Востряковы. Арбузовы поддакивали: «Что вы, мы ни-ни».

Пирог хорошо разошёлся. Показалось дно тарелки с изображением молоденькой пастушки на фоне деревенского домика.

— А это что это за прелесть? — спросила Вострякова хозяев, указывая глазами на освободившееся блюдо, — Где вы раздобыли такую тарелку?

— Это антикварная вещь. Гэдээровский фарфор, помните, продавались в старое время? Лет пятьдесят назад, — пояснил Арбузов.

— Да, старое время. Как всё изменилось с тех пор, — заметила Мария Николаевна.

— Помните, сперва пропала вся мука из магазинов, ещё при Рыжкове, — предалась воспоминаниям хозяйка доме, покручивая в тонких пальцах бокал. — Запасы соли и сахара делали…

Уходя от Арбузовых, Востряков поглядел в небо. Сверху свешивался изогнутый половник Большой Медведицы.

— Миллиарды лет им, а антикварной ценности не имеют, — показал он пальцем на полярную звезду.

— Откуда ты знаешь, что не имеют? — ответил шутливо сосед-художник. — Пойди к оценщику, и тебе назовут точную сумму. В наше время всему есть цена, а не имеют цену только те вещи, которые ещё не успели оценить.