MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [56]

Ленка подумала, что сделала в своё время единственно верный выбор: настоящий мужик, не тряпка. Ей представилось, как где-то не так далеко, три квартала отсюда пройти, её бывший Грегор сейчас сидит перед телевизором.

Когда в той ещё жизни от них уходили гости, Грегор всегда садился за стол с карандашом, расчерчивал лист на клеточки, вписывал в них имена гостей. Против каждого имени писал название принесённого подарка, если таковой имелся, и сумму, насколько примерно проел продуктов приглашённый. Сравнивал. Ленка поёжилась и прижалась к спине Шалвы:

— Эх ты, бизнесмен хренов. В бизнесе нюх нужен собачий. Сиди уж в своём магазине, горе-мебельщик.

Галя открыла окно машины и слушала радио. Продержалась вечер неплохо, никто ничего не заподозрил.

Она смотрела, как перемещаются красные огни по дороге, как падают на дорогу жёлтые листья с простреливаемых ветром деревьев, как прохожие спешат в отведённые им для домашнего досуга места: в тёплые кровати, в кресло перед телевизором, на кухню. Бросила взгляд на часы, за которые отдала месяц назад в интернет-аукционе «EBAY» две сотни евро. Часы показывали половину одиннадцатого.

В Ленкином окне, за красными в цветах занавесками двигались два силуэта. Посуду убирают, догадалась Галя. Она смотрела и завидовала подруге. Зависть — это такое очень женское свойство…

Месяц назад Серёжа объявил, что у него теперь другая семья, чтобы Галя не переживала: её и Майка он всем обеспечит. Сам же он остаётся пока в Калифорнии с новой подружкой. Ехать домой по ночному пустынному автобану не хотелось, няня сама уложит Майка в постель.

Осень. Руки потянулись к диск-плейеру, серебряная тарелочка скрылась в серой пасти, пасть заурчала, и хриплый голос заполнил собой салон машины:

… Уходят в последнюю осень поэты,

И их не вернуть, заколочены ставни.

Остались дожди и замёрзшее лето.

Осталась любовь и ожившие камни.

Последняя осень…

Галя закрыла окно, стрелки часов плыли перед глазами, она ткнулась лицом в руль и по-бабьи в голос заревела.

^{Франкфурт 2008}

О. Н

Отец Николай Шаховской, настоятель храма Великомученицы Варвары, совсем не знал, как выглядят снег и зима в России. Он побывал в Москве и Петербурге в качестве туриста восемь лет назад, жарким летом, когда кругом стояла страшная жара. Его ожидания подтвердились. Ему там не понравилось.

Он родился и вырос в Париже, мама рано умерла. Рос он с отцом, старым графом и настоятелем храма, в котором теперь служит он.

Когда в начале пятидесятых отец принял сан священника, и в городке М. открылась первая православная церковь, Коля Шаховской ходил ещё в школу.

Церковь строилась тогда на энтузиазме оставшихся во Франции после войны русских пленных, беглых казаков, украинцев и оставшихся ещё с революции эмигрантов. Городок был небольшой, и участки земли рядом с церковью на северных склонах гор начали покупать только в последние несколько лет.

Церковь стояла в стороне от города на пустынном склоне, заросшим кустами роз. Отец Николай огляделся, вытащил из-под аналоя ржавый замок и пошёл к двери. У двери повернул выключатель сигнализации, активировал её и вышел на залитую солнцем тропинку.

Обернулся, осенил себя крестом и зашагал широкими шагами прочь.

Взгляд его упирался в домики красного кирпича, появившиеся здесь лет десять-пятнадцать назад.

Отец Николай скользнул глазами по разросшимся колючим кустам, заполонившим ограду храма, и подошёл к машине.

«Надо бы приказать Лужину, чтобы постригли», — сказал он сам себе и знал, что опять забудет.

Он закрыл ворота на ржавый замок, потом ловко, как фокусник, одним движением сбросил с себя подрясник, сложил и убрал его в целлофановый пакет, а из пакета вытащил ключ. Большой серебряный крест убрал в нагрудный карман. Через секунду он сидел уже с соломенной шляпой на голове в своём «Ситроене» цвета старого бургундского.

Он ехал задумавшись. Навстречу попалось всего две или три легковых машины и штук пять тракторов.

Крестьяне поднимали в приветствии руку, тогда настоятель храма в ответ отрывал ладонь от руля и приподнимал шляпу.

Наконец показалась его улица. Отец Николай вышел из машины, быстро прошёл на другую теневую сторону и вошёл в квартиру. Из-за дверей пахло обедом.

— Bonjour, — крикнула Мишель из кухни.

Он ответил, прошёл к себе, снял шляпу, сел и отдышался.

В последнее время потихоньку стало сдавать сердце. Шаховской сидел на стуле и не двигался, глядел в окно.

Из окна прохожим был виден его бледный профиль. Лицом отец Николай в старости очень напоминал Ленина. Такая же бородка, огромная лысина, большой лоб, маленькие щёлочки глаз. Он не выговаривал «р» и любил порассуждать о политике. Только роста был Шаховской много выше среднего.

Посидев так пять минут, он достал из пакета подрясник с заботливо вышитыми Мишель золотыми буквами «О. Н.» на внутренней стороне. Буквы означали «отец Николай». Подрясник убрал в шкаф, крест — в ящик стола. Переоделся.

— Я схожу к булочнику, — сказал он жене по-французски, — куплю твои любимые пирожные.

Жена пропела в ответ «оревуар» на высокой ноте, и входная дверь хлопнула.

Шаховской медленно шёл в своей соломенной летней шляпе по теневой стороне улицы, стараясь избегать солнца. Он всё думал об этой странной женщине, Марии Чудаковой, жене художника с шестью детьми. Она постоянно терзала его своими просьбами, просила открыть для своих детей приходскую школу.