MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [27]

К тому времени полным ходом шли работы по возведению трёхэтажного здания колхозного клуба. Командир легко читал строительную документацию, расставляя людей по местам: опытные вставали рядом с новичками.

Работа в стройотряде и в самом деле сопряжена была тогда с определённым риском для жизни. У нас не имелось никаких страховок и познаний в области охраны труда. Соблюдались три правила: не садиться отдыхать, когда другие работают, не стоять под стрелой крана, когда там висит груз и не пить алкоголь до и во время работы. Вот и всё.

Одного из нас в то лето чуть не убило огромным бревном-подпоркой. Бревно просвистело в каких-нибудь десяти сантиметрах от его головы. В другой раз в глубокий котлован упал грузовик с песком. В кабине машины находился водитель. К счастью, живого шофёра и автомобиль вытащили…

Скажу только, что в то лето наш отряд заработал больше всех в институте. Сколько именно, никто не знал. Деньги в конце сезона выдавал Ивашкин. Себя он тоже не обидел. Во Владивостоке (мы звали этот город Владиком) Андрей, сделал себе ценное приобретение: японский мотоцикл «Ямаха». Ящик под ценный груз сколотили стройотрядовцы, и ценный груз с «Ямахой» отправился в Москву по железной дороге. На обратную дорогу колхоз выделил нам в качестве подарка два сорокакилограммовых мешка кедровых орехов.

Отряд проходил регистрацию в аэропорту Владика. Командир дал отмашку — кедровый орех брать только в ручную кладь. Андрей справедливо полагал, что иначе мешки порежут грузчики, а содержимое растащат. «Аэрофлот» упёрся, упёрся и Ивашкин. Все стояли, указание было такое — встать стеной, не пропускать к стойкам никого.

Я лично, давно бы уже плюнул на эти орехи. Но не таков был наш командир.

«А орешки не простые, всё скорлупки золотые, ядра — чистый изумруд, — подмигивали друг другу бойцы, — видишь, еду на зиму нам запасает…»

И впрямь, как было понять мне, сытому москвичу, живущему с родителями, вечно голодных иногородних студентов?

Наконец регистрация продолжилась. Четверо самых крепких ребят, по двое на мешок, прошли в салон первыми, неся на спинах зимние припасы.

Самолёт гудел моторами, мы спали. Возле туалетов, верхом на мешках клевали носами стюардессы. Сквозь пелену сна я видел Ивашкина. Командир шёл по салону своей кошачьей походкой в «новогодней ёлке». Он вглядывался в лица, как отец смотрит на спящих неразумных детей. Всё обошлось на сей раз и для него и для нас, все остались живы…

Прошло полтора года. Стоял март месяц. На улице было градусов пятнадцать, снег таял, лужи затопили улицу «Первомайскую». Прыгая по тротуару, я шёл к своему командиру в гости, в общежитие.

Я знаю точно день и час, когда это было: 17 марта 1991 года, примерно в три часа дня. В руках я нёс кулёк кооперативных пирожных, покрытых глазурью. Такие пирожные продавались в киоске напротив институтской столовой, назывались они «Рион» и стоили к тому времени, кажется, 15 или 20 копеек. А 17 марта в связи с праздником они появились и в самой студенческой столовой тоже.

Наконец я попал в зелёный коридор семейного общежития. Дальше я стал двигаться на запах супа. Запах из угловой комнаты на третьем этаже уже успел распространиться по всему этажу, потому что и в советском общежитии любили вкусные супы. Я постучался в дверь, и мне сразу открыли. В комнате, куда я направлялся, гостей всегда ждали и потому не держали их подолгу в коридоре.

— Заходи, — крикнул Андрей.

Прошу обратить внимание: не «Кто там?» а сразу «Заходи». И я зашёл. Посередине семейной комнаты стоял эмалированный горшок, на котором с задумчивым видом сидел мальчик и смотрел телевизор. Мальчика звали Серёжей. Это был сын моего приятеля, Сергей Андреевич Ивашкин. Возле электроплитки стояла мама Серёжи, Галя, на ней был фартук в цветочек, большим половником она помешивала в кастрюле. На кровати сидел хозяин комнаты, он же глава семьи. Если бы я был художником, то непременно нарисовал бы картину «Семейное общежитие». Столько во всём было простоты, незатейливости, уюта на фоне полного материального убожества. В этом доме, без всяких оговорок, царили благодать и семейное счастье.

Подобное смешение жилой комнаты, кухни и туалета являлось абсолютно нормальным в те, описываемые мной, давние уже времена. Оно, смешение, то есть, не считалось чем-то некультурным, вульгарным, и вовсе не указывало на бедность. Наоборот, считалось, что студенты, имевшие «семейную» комнату, жили хорошо. Ведь у них имелось отдельное жизненное пространство. Им не надо было зависеть в плане жилья от родителей, отчитываться перед ними, кто, куда и зачем ушёл. Им не приходилось делить утром умывальник с тёщей или место у плиты со свекровью днём.

— Привет, иди сюда, — поманила меня половником Галя. — Суп как раз готов. Борщ.

— Привет, — сказал я, — а вы уже сходили?

Жена Андрея, красавица и умница Галя, посмотрела весело, а потом повернулась к сыну.

— Ты сходил, Серёжа? — спросила она задумчивого мальчика на горшке.

Я понял, что ляпнул сходу не то. Со мной такое вообще бывает.

— Нет, я имел в виду голосовать, — поспешил поправиться я. — Ходили вы голосовать? То есть, я хотел сказать, на референдум.