Москва – Берлин: история по памяти - [109]

Наконец из будки вышел пограничник с нашими паспортами в руках. Судя по всему, изучал он их очень внимательно, ибо сейчас, хотя и любезным, но начальственным тоном он обратился к Максимилиану Рётигу:

— Полагаю, господин Грилле, вы в курсе: вообще-то мы обязаны вынести вам предупреждение. Срок годности вашего паспорта вчера истек. Сегодня мы, так и быть, закроем на это глаза. Но по возвращении потрудитесь незамедлительно отдать его на продление. С недействительным паспортом вас ни на одной границе не пропустят, у вас могут быть серьезные неприятности.

Мы чуть не заорали — от неожиданности, ужаса и восторга. Казалось бы, все до последней мелочи продумали, всякую ерунду предусмотрели — а такого «ляпа» не заметили, и ведь не только мы! Так наши поддельные паспорта оказались украшены еще одной поистине удивительной визой — печатью снисходительной доброты немецкого пограничного контроля.

Новая жизнь

В ГДР очень скоро стало известно, что ребята бежали. И тотчас заработала беспощадная машина диктатуры: обыски на квартирах родителей и друзей, допросы, угрозы, притеснения, просто пакости по мелочам.

«Штази» даже не оставляла надежду вернуть беглецов. «Прессовала» родственников, побуждая тех «повлиять» на «отщепенцев». Без успеха. Особенно упорному давлению подверглась одна из одноклассниц: ее до тех пор и с таким пристрастием допрашивали, что в конце концов вынудили подписать заявление, будто она от одного из ребят беременна. И не только заявление — еще и письмо будущему отцу мнимого ребенка заставили написать, и родственников беглеца известили. Однако против природы даже госбезопасность бессильна: по истечении определенного срока лживые претензии отпали сами собой…

Имущество всех троих было конфисковано. Мотоцикл Томаса Фрича, красный «MZ»[114], через какое-то время обнаружился у дочери бургомистра Бад-Бланкенбурга… После объединения Германии Томас получил от государства возмещение ущерба за эту конфискацию… целых 200 марок. Так выглядело торжество справедливости. Машину, которой трое друзей владели совместно — старый «опель Р4-олимпия», «производства 1936 года, корпус из особо прочной стали!» — они незадолго до побега продали приятельнице. И одного только не учли: эта покупка была истолкована властями как «пособничество бегству». В итоге приятельница так и не смогла поступить ни в один институт.

Больше других пострадал Герман Штегер. Он был близким другом всех троих, и от «штази» это не укрылось. Обыск на его квартире дал особенно богатые результаты: переписка с западными адресатами, изобилующая «клеветническими» высказываниями, плюс целая библиотека сомнительных с идеологической точки зрения исторических книг. За пособничество бегству из республики и подрывную деятельность Герман Штегер был приговорен к четырем годам лишения свободы. Два года спустя его выкупило правительство ФРГ, и ему разрешили выехать на Запад.

Как сложилась судьба ребят в дальнейшем? Первые дни они провели у нас, в Швебиш-Гмюнде. Отдыхали, приходили в себя, помогали, как могли, по дому и саду. Потом им пришлось пройти обычную процедуру для всех беглецов из ГДР: в иммиграционном лагере Гисен им предстояло вписаться в «нормальную колею» западногерманской жизни.

В Гисене они провели неделю. Там Тома ждала неожиданная встреча — его друг Фред из Бад-Бланкенбурга прибыл в лагерь восемь дней назад, сбежав в Лондоне с корабля торгового флота ГДР — команда лишилась кока. Специальная комиссия, разумеется, опрашивала их в лагере, причем с особым пристрастием — о маршруте их побега. Но они поклялись, что маршрут не выдадут, и сдержали клятву. Пусть, мол, этот путь и другим послужит. Хотя их даже пытались запугивать — в комиссии состояла некая дама, которая в беседе с Максимилианом с глазу на глаз откровенно пригрозила: «Если не расскажете, как сюда попали, отправим вас обратно!» Эпизод этот так и остался загадкой. Как бы там ни было, но стойкость ребят оказалась оправданной: вскоре один из ведущих сотрудников лагеря Гисен был разоблачен как агент органов госбезопасности ГДР.

Что оказалось самым трудным для ребят по прибытии в Западную Германию, столь отличную от Восточной? Пожалуй, не столько практическая жизнь, иные «вызовы» и «правила игры», непривычная необходимость обо всем в своей жизни заботиться самому. Нет, к тому, что их ждут эти и иные трудности, они как раз были готовы и часто говорили об этом. Более всего донимала их тоска по дому, разлука с родителями, с семьей и родней, с друзьями, с родным краем.

В Мюнхенском университете они оставались чужаками — их сразу выдавал нездешний диалект.

— Ты откуда?

Саксонский или тюрингский акцент здесь можно было услышать только у стариков, а еще — у гэдээровских вождей по телевизору. До конца от особенностей родного говора ребята так и не избавились.

Ни один не стал тем, на кого собирался учиться. Бернд Херцог в университете изучал историю и потом нашел в Мюнхене работу на радиостанции «Свобода». Это автоматически означало, что шансов когда-либо побывать в ГДР у него нет и не будет. Уже после объединения Германии ему довелось узнать из своего досье в «штази», что в ГДР за «бегство из республики» он был заочно приговорен к пяти годам тюрьмы. А самая замечательная запись в этом досье, которое он просматривал уже в 90-е годы, гласила: «Запрет на въезд до 2003 года».