В задумчивости вернулся за стол:
– Что ж, молодой человек, как я уже сказал, только в стационар. Амбулаторное лечение бессмысленно.
– А со мной что?
– С вами все в порядке. Можно, конечно, прописать физиотерапию. Она красавица и у нее мощное отрицательное поле, вот вы и влюбились, но это пустяки.
Рано или поздно ситуация разрешится сама собой.
– Поскорее бы, – сказал Губин. Денег доктор с него не взял.
После обеда у него была назначена встреча с Башлыковым на нейтральной территории, в кафе "Ландыш", Таня, разумеется, потянулась за ним и осталась сторожить на улице. По пути, в машине, пока он крутил баранку, попыталась спроворить ему французскую любовь, и под этим свежим впечатлением он вошел в кафе.
Башлыков ждал его в отдельном кабинете и встретил приветливо, хотя отношения у них были натянутые.
Башлыков так и не смог решить, кем ему приходится Губин, врагом или другом, но допускал, что из тех негодяев, которые повязали, держали за горло Москву и страну, Губин был один из самых опасных и непредсказуемых. Со своей стороны Губин определял самонадеянного Башлыкова как крутого мента, у которого на каком-то заковыристом отрезке ментовской судьбы просто-напросто поехала крыша, и теперь во всех своих действиях он руководствуется неким овчарочьим сыскным инстинктом, а не нормальной человеческой мыслью. Однако вынужденные обстоятельствами тянуть, в сущности, один и тот же воз, они искренне уважали друг друга и надеялись, что пасьянс судьбы ляжет так, что им не придется столкнуться лбами.
– Что-то, Миша, ты осунулся немного? – заботливо спросил проницательный Башлыков. – Не заболел, часом?
– Не выспался, но это ничего.
– Давай тогда пожрем хоть как следует. Я заказал бифштексы с картошкой и по солянке. Ты как? Подходит?
– Кофейку бы покрепче.
Оба избегали спиртного, но Башлыков покуривал по настроению. Он и сейчас задымил "Явой" и, видя, что Губин упорно молчит, понимающе улыбнулся:
– Я проверил, Миша, все чисто. Можно разговаривать.
Губин, как и Башлыков, доверял только собственным проверкам, но согласно кивнул. Им предстояло обсудить два чрезвычайно важных вопроса. Первый: о координации действий в случае прямого столкновения с кавказскими группировками. В принципе тут все было ясно: четыре группы, в том числе чеченскую, где верховодил заполошный Осман, брал на себя Губин, остальные, включая смешанную, самую неуправляемую, люберецкую, контролировал Башлыков, но это были, конечно, общие прикидки, писанные вилами на воде. Действовать придется по обстановке, изощренно лавировать, мгновенно перегруппировываться, создавать фантомные союзы то с одним, то с другим главарем, и лучше бы до этого не дошло, потому что успех в такой массированной акции был призрачным и мог обернуться огромными потерями. Тем не менее, как профессионалы, они обязаны были, хотя бы вчерне, рассчитать, предусмотреть нулевой вариант одновременной разборки, при которой на первое место выходили проблемы оперативной связи и обеспечения тылов для летучих отрядов.
Часа два, вперемешку с обедом, бились над графиками, внося согласованные поправки. Понимали друг друга с полуслова и в конце концов пришли к выводу, что сдюжить можно, но риск колоссальный. Если даже удастся обеспечить нормальную работу центрального пульта, то все равно в большой заварухе возникнет множество ситуаций, которые невозможно предвидеть.
– Нет уж, – заметил Башлыков, вздохнув, – лучше бы не доводить до греха.
– Алеша вообще человек миролюбивый, – сказал Губин. – Он против насилия.
– Это всем известно, – ухмыльнулся Башлыков.
Второй вопрос, который следовало уточнить, был деликатного свойства и касался Благовестова. Старик был, в сущности, приговорен, оставалось решить, кто займется ликвидацией. Не далее как вчера начинающий впадать в детство Серго намекнул майору, что не понимает, за что платит ему жалованье, равное двум министерским окладам.
– Но он же инвалид, – заносчиво ответил Башлыков. – У него оторваны руки, ноги и голова. Я все надеялся, пожалеете дедушку.
Серго давно притерпелся к хамоватости своего силовика, но на сей раз пригрозил:
– Напрасно залупаешься, майор. Дело есть дело, за него ты отвечаешь. Голова и у тебя одна.
Башлыков потрогал свою единственную голову за уши и с обидой возразил:
– Как я для тебя стараюсь, хозяин, а в благодарность только одни попреки.
За последние месяцы он душевно потеплел к этому деревенскому пеньку, возомнившему себя крупным гангстером, и в длинном списке врагов отечества тот стоял у него где-то посередине.
– Я мог бы заняться Елизаром, – сказал он Губину. – Мне нетрудно. Но ведь у Креста, как я понимаю, к нему свои претензии.
Губин ответил уклончиво:
– Алеша никогда не путает личное с общественным.
Если у тебя есть план – бери на себя. Тянуть больше нельзя.
– Почему?
Губин скривил губы: вопрос был чисто ментовский.
– Старик почуял опасность, может опередить.
Изобразив какую-то масленую ухмылку, Башлыков поинтересовался:
– Слыхал я, Миша, ты на Елизара много лет батрачил? В любимчиках у него ходил. И ничуть не жалко кровососа-долгожителя?
– Иногда ты человек человеком, Башлыков, – поморщился Губин, – даже приятно с тобой беседовать.
