Московские сумерки - [28]

Он подошел к портрету, но, даже приблизившись к нему вплотную, не мог определить, что скрывается позади глаз, хотя и был твердо уверен, что там что-то есть. Или это было только в его воображении? Но Мартину такого рода картины не нравились. Они не относились ни к реализму, ни к абстракционизму, ни к какому-то другому направлению в искусстве, когда-либо виденному им ранее. Поэтому портрет ему не понравился.

Мартин снова сел на стол и принялся за работу, но теперь, когда он вспомнил историю картины, его не покидало чувство, что кто-то следит за ним, и он то и дело отрывался и поднимал глаза, стараясь отыскать взгляд женщины с портрета, следящей за ним.

– 13 —

Понедельник, 23 января 1989 года,

4 часа дня,

Лубянка

Полковник Соколов сердито сдвинул брови, рассматривая группу сотрудников из отделения Чантурия, вызванных в его кабинет. Их пришло пятеро, и в других обстоятельствах ему было бы искренне жаль обременять их расследованием дела столь деликатного свойства. В других обстоятельствах? А может, это и есть «другие обстоятельства»? Но теперь уже слишком поздно что-либо менять.

Самого Чантурия Соколов никогда не любил. И вовсе не потому, что Чантурия грузин – и грузины могут оказаться очень толковыми и полезными, в конце концов, и Сталин был грузином. Да и самому Соколову пришлось в молодости послужить в Грузии и заниматься там разного рода делами в Тбилисском управлении КГБ. Нет, он ничего не имеет против грузин. Но вот Чантурия – он недостаточно серьезен, чтобы быть офицером центрального аппарата Комитета государственной безопасности. Есть такой тип грузин, которые никогда не смогут приземлить свою профессию и совместить ее с жизнью, и Чантурия относится именно к такому типу. Другое дело Орлов, лейтенант из отделения Чантурия. В нем серьезности с избытком хватает на двоих. Конечно, было бы совсем не плохо, если бы у него оказалось побольше мозгов, ну а так – никаких серьезных отклонений в отрицательную сторону в его характере не наблюдалось. Слишком большого ума офицеру контрразведки, возможно, и не требуется. Вот взять, например, Белкина. Хороший офицер, самый лучший из них всех. Ему бы руководить отделением, не будь он евреем. По фамилии его национальность не определишь, да и в пятом пункте анкеты она не записана, но те, кому положено знать, знают. Благодаря своей сообразительности Белкин быстро понимал, чего от него хотят его начальники, но не всегда догадывался маскировать свою угодливость.

А вот Купинский – Крестьянин. Его взяли в Москву из-за спортивных успехов, но ему никогда но стать даже начальником отделения. А вот и Тимур Ицкаков по прозвищу Татарин. У него в жилах предостаточно горячей татарской крови, и он не побоится дать отпор тем работникам Комитета, которые сделали карьеру, участвуя в необъявленных войнах в Азии, или тем, кто хорошо помнил, как Сталин оторвал татар от родных мест и выселил их в Азию, потому что боялся, что они встанут на сторону Германии.[5] Нет, Ицкаков карьеру здесь не сделает.

В кабинете присутствовал еще один сотрудник КГБ – Душенкин, по прозвищу Молчаливая Смерть. Он представлял инспекцию главного секретариата Комитета.

Соколов обратился к Чантурия:

– Капитан, готовы доложить?

– Так точно, товарищ полковник.

– Тогда начинайте.

– Дело, которое мы расследуем, связано со смертью иностранного гражданина Чарльза Хатчинса, американца, которого убили во время инцидента в кооперативном кафе на проспекте Мира в ночь с 17 на 18 января. Господин Хатчинс был резидентом Центрального разведывательного управления в Москве.

Чантурия назвал Хатчинса «господином» – устаревшим русским словом, с которым теперь обращались лишь к иностранцам.

– Американское посольство обратилось с запросом, не разрешат ли его представителям «сотрудничать» в нашем расследовании. Этот запрос сделал устно в Министерстве иностранных дел господин Бенджамин Франклин Мартин, не связанный с ЦРУ. Во исполнение распоряжения руководства мы приготовили подробный отчет об обстоятельствах смерти Хатчинса и о наших действиях по расследованию и направили его в МИД для передачи американскому посольству. Его передали в посольство США в субботу, 21 января, примерно в 17 часов 30 минут.

Душенкин задал вопрос:

– Это та докладная записка, которую мне присылали?

– Да, товарищ полковник, она самая.

– Довольно скупой отчет.

– Его подредактировали перед тем, как отправить.

– А описываемые в нем факты соответствуют действительности?

– Так точно, товарищ полковник. Вмешался Соколов:

– Я сам просмотрел докладную записку, прежде чем посылать ее в МИД.

– Хорошо. Продолжайте.

– Как явствует из отчета, товарищ полковник, факты таковы…

И Чантурия начал излагать суть дела в третий раз за этот день: в первый раз сотрудникам своего отделения, во второй – полковнику Соколову и вот теперь – представителю инспекции. Ему до чертиков надоело перечислять эту фактуру. Он очень хотел бы, чтобы господин Чарльз Хатчинс покончил жизнь самоубийством и кто-нибудь другой разматывал его дело.

Эта мысль навязчиво лезла ему в голову. Чантурия был свободен от дежурства, когда его вызвали на службу. Почему подобные дела вечно взваливают на него?