Московские сумерки - [27]

Таглиа ничего не сказал.

– Я добавил бы, что мы приняли их предложение сотрудничать, – подал голос Мартин.

– Их что? – В голосе Бирмана почувствовалось не удивление, а настороженность.

– Вместе с докладной запиской КГБ Министерство иностранных дел передало нам предложение сотрудничать с КГБ в ведущемся расследовании.

– Это они согласились в ответ на предложение Мартина, – пояснил Таглиа.

– А кто вас уполномочил предлагать такое? – насел Бирман.

Мартин в недоумении пожал плечами:

– Мне показалось тогда, что это неплохая идея.

– И сейчас похоже, что идея неплоха, – заметил посол. Он откинулся на спинку стула и, взгромоздив ноги на стол, а руки закинув за голову, уставился на потолок. – Может, нам удастся что-то разузнать.

– Единственное, что мы узнаем из расследования, ведущегося КГБ, – это то, что они сами захотят довести до нашего сведения. А нам этого вовсе знать не хочется.

– Правда? – посол начал четко и медленно произносить слова. – Я никогда не мог постичь смысл этого шпионского вздора. Почему бы нам не хотеть узнать все это?

– А потому, что все это будет ложь. Или, что еще хуже, во всем этом будет достаточно правды, чтобы заставить нас задуматься: а может, и во всем остальном тоже правда? А вот в остальном-то будет сплошная ложь.

– Не считаю, что мы не сможем отделить зерно от плевел. Во всяком случае, я не вижу, как можно понести ущерб, разузнав, что они там говорят. Иногда, как утверждают йоги, путем простого созерцания можно заметить многое.

– 12 —

Понедельник, 23 января 1989 года,

Дневное время,

Посольство Соединенных Штатов

Мартин сидел в квартире Хатчинса и никак не мог приступить к составлению описи. В последний раз он составлял опись чужого имущества, еще когда служил в армии, и никак не думал не гадал, что когда-нибудь придется заниматься этим делом снова.

По московскому телевидению передавали что-то похожее на западный рок. Довольно неплохо для начинающих! Еще одно поколение исполнителей, и они научатся играть как надо. А пока музыка отвлекала его от дела.

Он нехотя поднялся и ваял лист бумаги, лежащий на письменном столе Хатча. Он знал, что ему нет нужды беспокоиться, как бы не наткнуться на секретные документы или личные вещи, которые могут привести его в смущение. Бирман уже позаботился о них. Мартин не мог не признать высокий профессионализм, проявленный Бирманом и Дэнсоном при тщательном обыске квартиры в поисках «секретных служебных документов». Если бы Мартин не знал хорошенько квартиру и каждую вещь в ней, то, может, подумал бы, что ее никто и не обыскивал. Документы с грифом «секретно» здесь искать нечего, его дело – проверить и описать оставшиеся предметы.

Таких предметов было совсем немного: в столе лежали две федоскинские шкатулки да грузинский кинжал, который Хатчинс использовал как пресс для бумаг, а теперь и бумаг-то никаких не осталось. И шкатулки, и кинжал особой ценности не представляли. Проверять и описывать нужно главным образом картины.

Сидя за столом, Мартин окинул взором комнату, на стенах которой висело с дюжину больших полотен и множество маленьких картин. Он попытался припомнить, когда появилась здесь каждая из них, но не смог. Вот та, на противоположной стене, на которой целая радуга цветов, – она приобретена первой. Хатч познакомил тогда Мартина с художником Юрием Красавицким, а потом пригласил его к себе пропустить рюмочку-другую. А что после того дня?

Вспомнить он не мог, хотя и присутствовал при покупке большинства картин.

Они с Хатчинсом прибыли в Москву в один и тот же день, одним и тем же рейсом. Познакомились еще в самолете. Как знать, если бы они не встретились тогда, может, никогда и не подружились бы – уж очень разными они были. Ему уже стукнуло сорок пять, и он устал от бесконечных мелких склок на академическом фронте – университетские политические стычки ведутся столь ожесточенно потому, что возникают по пустякам. А Хатчу тридцать лет, и он с готовностью взялся за «самую важную работу в моей профессии», как он сказал. «Сельскохозяйственного атташе?» – вежливо переспросил Мартин, и они дружно рассмеялись.

Долгое время он продолжал сидеть, уставившись на стену и думая о Хатче, и постепенно до него стало доходить, что на стене, на которую он глядит, висит картина, а на ней нарисовано женское лицо.

Картина написана маслом, размер небольшой – полметра на полметра. На ней изображен женский портрет, но только одно лицо – от подбородка до волос, фон остался пустым, незакрашенным. Теперь, когда он разглядывал портрет, ему вспомнилась история его приобретения. Впервые он увидел это полотно где-то прошлой осенью. Хатчинс приобрел его на Арбате. «Дешево и неплохо», – только и сказал он. Мартин тогда не обратил на портрет особого внимания – манера художника была не в его вкусе. Картина напоминала ему китайские театральные маски, выставленные на продажу в картинных галереях в половине стран Азии, но, конечно, была более реалистичной – за исключением того, что написана была двумя голубыми полутонами, разделенными линией, диагонально проходящей через все лицо. Рисовальщик проявил большое искусство: лицо просматривалось в нескольких ракурсах, но краски не позволяли четко разглядеть реальную женщину. Как и на масках, глаза ее оставались незакрашенными, хотя позади пустых глазниц виднелось… что-то неясное, не голый холст, а что-то сделанное художником. А может, это «что-то» светилось в глазах самой женщины, когда ее рисовали?