Московские градоначальники XIX века - [121]

Была у него еще одна привязанность. Долгоруков, например, любил попариться в популярнейших Сандуновских банях, где для него в отдельном номере семейного отделения всегда были приготовлены серебряные тазы и шайки, хотя у князя в особняке были мраморные ванны. И все знали, что он любит Сандуны, и за это тоже уважали его. Была в самом факте посещения Долгоруковым Сандунов некая объединяющая его с остальными москвичами традиция.

Быть может, любовь к русской бане и березовым веникам и позволила Владимиру Андреевичу сохранить до преклонных лет отличную выправку и офицерскую стать. Не злоупотреблял он и всякого рода нехорошими излишествами: «Это был генерал еще николаевских времен, и по внешнему виду напоминавший эти или даже еще александровские времена, с зачесанными кверху височками, с нафабренными усами, невысокого роста, затянутый в мундир, в эполетах, с бесчисленными орденами на груди… Говорили, что он носит парик, что красится, что под мундиром носит корсет… Это был бодрый и даже молодцеватый старик-генерал»[281].

Но ведь и удельные князья стареют и болеют, особенно когда им за восемьдесят. И вскоре после грандиозно отпразднованного юбилея Владимир Андреевич запросился в отставку, последовавшую 26 февраля 1891 года. Так Москва получила нового генерал-губернатора — великого князя Сергея Александровича.

Правда, злые языки утверждали, что Долгоруков ушел не сам, а его «ушли». Дескать, из-за своих «напряженных отношений с царской семьей». И то правда — генерал-губернатор не упускал случая дать почувствовать царствующему дому, что происходит из древнего рода. А двор с трудом терпел его и, в конце концов, вынудил подать в отставку. А сам Владимир Андреевич уходить не собирался — хотел умереть в Москве, здесь, среди своих. Узнав же об отставке, сначала не поверил, прослезился и спросил: «А часовых… часовых около моего дома оставят? Неужели тоже уберут… и часовых?!» И часовых тоже убрали.

Как писал Влас Дорошевич, с отставкой Долгорукова «барственный период «старой Москвы» кончился. Пришли новые люди на Москву, чужие люди. Ломать стали Москву. По-своему переиначивать начали нашу старуху. Участком запахло. Участком там, где пахло романтизмом. И только в глубине ушедшей в себя, съежившейся Москвы накопилось, кипело, неслышно бурлило недовольство. Кипело, чтобы вырваться потом в бешеных демонстрациях, в банкетах и митингах, полных непримиримой ненависти, в безумии баррикад»[282].

Лишенный смысла существования, вырванный из привычного ритма жизни, отъятый из любимой Москвы бывший градоначальник выехал подлечиться… конечно, во Францию. Ведь, как мы уже знаем из жизнеописаний других генерал-губернаторов Москвы, после отставки многие из них уезжали именно во Францию. И так же как и Д. В. Голицын, Долгоруков в Париже и скончался 20 июня 1891 года.

Вскоре после его смерти в Москве огласили духовное завещание князя: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. 1885 года Июля 17-го дня, я, нижеподписавшийся, Московский генерал-губернатор, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, князь Владимир Андреевич Долгоруков, находящийся в здравом уме и твердой памяти, составил это духовное завещание в следующем:

1. Я желаю, чтобы по кончине моей тело мое было положено в простой дубовый гроб, необитый парчею, перевезено до станции Николаевской железной дороги в Москве и со станции той же дороги до кладбища в С.-Петербурге на простых дрогах, запряженных парою лошадей, и предано было земле на Смоленском кладбище в С.-Петербурге, в фамильном склепе, подле могилы жены моей, без приглашения к отпеванию тела моего войска.

2. Распоряжения по погребению тела моего прошу принять на себя генерал-адъютанта Николая Васильевича Воейкова, действительного тайного советника Александра Павловича Дегая, почт-директора Московского Почтамта действительного статского советника Семена Сергеевича Подгорецкаго и Московскаго вице-губернатора князя Владимира Михайловича Голицына. Аминь»[283].

Похоронили Владимира Андреевича, как он и просил, в Санкт-Петербурге, рядом с женой Варварой Васильевной Долгоруковой (1818–1866), дочерью обер-шталмейстера, действительного тайного советника князя В. В. Долгорукова. Упоминаемый в документе Николай Васильевич Воейков — зять Владимира Андреевича, обер-камергер Н. В. Воейков, к которому князь относился с неизменной симпатией.

Но самым содержательным было второе завещание, по которому большую часть своего состояния Долгоруков жертвовал на благотворительность, и после смерти захотев остаться верным своим принципам поддержки бедных и неимущих: «Прошу также выдать государственными бумагами по нарицательной цене для пользования процентами:

а) по три тысячи рублей — приюту моего имени в Москве в ведомстве Московского Совета Детских приютов, бесплатной лечебнице моего имени в Москве, состоящей при Комитете «Христианская Помощь» Российского Общества Красного Креста, и Ломоносовской семинарии, состоящей при Лицее Цесаревича Николая в Москве, для учреждения стипендий;

б) по две тысячи — больнице имени Его Императорского Величества Государя Императора Александра П1-го, убежищу для увечных воинов в селе Всесвятском, где находится дом имени моего; ремесленному училищу моего имени при Мясницком отделении больницы для чернорабочих в Москве; Православному Миссионерскому Обществу в Москве; Кирилло-Мефодиевскому Обществу в Москве для содержания церковно-приходских училищ; Мариинскому Приюту Московского Общества попечения о детях лиц, ссылаемых по судебным приговорам в Сибирь; Комиссии публичных народных чтений, состоящей при Императорском Обществе распространения полезных книг, и Московскому Художественному Обществу, для ежегодной выдачи из процентов премий лучшему ученику класса живописи;