Московская история - [81]

Он, пробираясь между стульями, поискал глазами Елизавету. Она устроилась в уголке, возле самой стены. Ермашов взял свободный стул, приставил его вплотную к стулу жены и сел с нею рядом.

Ирина Петровна издали кивнула им приветливо, Павлик захлопал в ладоши:

— Товарищи, Евгений Фомич пришел. Начинаем!

Быстренько расселись, погасили свет, застрекотал проектор, на белой стене показались сначала скачущие ковбои, они палили на всем скаку по окнам какого-то салуна, разлеталось вдребезги стекло витрины, рассыпались осколки бутылок, рухнуло огромное зеркало, по полу ползали несчастные посетители, зажав уши ладонями, и только над баром, на самом центральном месте, работал и сиял красками цветной телевизор. Пули щелкали об экран и отлетали горошком. Стекло телевизора было неуязвимо. Там шла телепередача — репортаж из цехов фирмы. Одна за другой появлялись машины, на которых лилось, обрабатывалось, шлифовалось стекло. Затем шли панорамы автоматических линий, сборочных конвейеров, тренировочных устройств, где рядами стояли готовые телевизоры.

В разреженной мельканием фильма темноте Ермашов придвинулся к Елизавете, осторожно взял ее руку:

— У тебя какие-то неприятности, Веточка? — спросил едва слышно.

Она ответила так же неслышно, приблизив губы к самому его уху:

— Мне неловко отсесть от тебя, это будет нехорошо выглядеть. Но прошу, отпусти мою руку, смотри фильм, занимайся своим делом. Не забывай, что ты директор.

Ермашов еще секунду подержал ее ладонь в своей, потом мягко отпустил и спокойно откинулся на спинку стула. Со стороны это выглядело как обычный, незначительный обмен репликами между хорошо ладящими супругами.

Фильм смотрели несколько раз, останавливали кадры, обменивались мнениями по поводу увиденных агрегатов. Ермашов сделал несколько очень ценных замечаний, обратил внимание конструкторов на незамеченные ими подробности расположения оборудования в производственных помещениях. Его наблюдательность была развита сильнее, чем у многих, и он не упустил ничего, казавшегося другим зрителям рекламного ролика лишь случайностью. Одним словом, Ермашов с предельной внимательностью занимался делом, как приказала Елизавета, но внутри, заныв, уже загорелась точка тревоги, болевой сигнал грядущих неприятностей. Там еще не зарубцевалось, не отболело только что пережитое столкновение с заводом. И вот теперь, только он начал выходить из беспомощности и нервотрепки, что-то стряслось с Елизаветой. Ермашов думал о том, что же это может быть такое, и к его беспокойству примешивалось раздражение. Значит, опять пойдут выяснения, слезы, бессонные ночи — а как хочется сейчас освобожденности, спокойствия, чтобы всю радость начинающегося дела испытать целиком. Нет, из Ветки все-таки не получается жена-подруга. В ней слишком много своего, и она не растворяется в муже, а воюет с ним. Лишняя нагрузка борьбы.

Ермашов взглянул на часы, встал. Попросил Павлика и Ирину Петровну зайти к нему в самом конце дня и, не взглянув больше на Елизавету, быстро ушел.

В тот вечер Дюймовочке пришлось пережить ужасающее посягательство. Она так и говорила потом, задыхаясь от гнева, Алексею Алексеевичу Лучичу: «Это посягательство! Посягательство!» Произошло сие страшное действие непосредственно после того, как Лучич, накинув макинтош и по обыкновению сердечно попрощавшись с Дюймовочкой, отбыл домой. Дюймовочка тоже переобулась в уличные туфли и уже собиралась постучать в кабинет к директору, чтобы сухо сообщить о наступившем конце рабочего дня, как он сам «выскочил», по ее выражению, «как наскипидаренный» («он вообще такой, просто удивительно, как таких можно держать в директорах!»), весь в пятнах, глазки крутятся как подшипники, и…

— Марьяна Трифоновна, сварите-ка нам кофе и потом можете быть свободны. Мы засядем надолго.

Тут Дюймовочка оказалась на высоте.

— Благодарю за информацию, — произнесла она совершенно спокойно, — хоть мне безразлично, насколько вы «засядете». Что касается меня, то мой рабочий день окончился три минуты назад, поскольку я секретарь дирекции, а не повариха, как вы, очевидно, думаете, обращаясь ко мне с просьбой сварить кофе.

Ермашов вмиг потерял румянец.

— Нет, дорогая Марьяна Трифоновна, обращаясь к вам с просьбой сварить кофе, я действительно думал, что вы просто человек. Но больше не повторю подобной ошибки. А как секретарь дирекции извольте сидеть на месте, пока ваше непосредственное начальство, то есть я, не покинуло свой кабинет.

И в то время, как до Дюймовочки доходил смысл сказанного, он отправился в подсобку, включил там плитку и поставил на нее кофейник.

Дюймовочка, конечно, знала, что в кабинете у Ермашова сидят Павлик и Ирина Петровна, и для них она готова была не только что кофе, а хоть быка зажарить на вертеле. Но для Ермашова! Исключалось, исключалось полностью. Дюймовочка накинула на голову косынку, завязала ее узлом так, что хрустнул подбородок, схватила сумку и вышла из приемной, трахнув дверью, отчего кофейник мог и слететь с плитки. Ермашов ринулся вслед за ней. И, выскочив в коридор, крикнул:

— Потрудитесь по дороге отпустить Степана Аркадьевича!