Московская история - [80]

Он качнулся слегка, будто старался, чтобы огненная жидкость, которая внутри, получше расплескалась по всему телу и скорее, скорее увела от неуютных мыслей. За стенами бытовки ровно и гулко копошился цех, и Ермашову на секунду показалось, что все его чувства, волнения, горести мелки и неосновательны по сравнению с этим мерным, мощным гулом работающих заводских мышц.

Отчего-то — и есть в этом великий секрет — после того дня вокруг Ермашова неуловимо изменилась атмосфера. Как нарыв прорвался, стало ему легче. Взял и пришел к нему в кабинет Павлик, громко постукивая палкой, и они поговорили о возможностях организовать опытное производство цветных кинескопов. Заглянула посоветоваться о новом плане разработок Ирина Петровна Яковлева. На директорский прием записалось несколько рабочих, по квартирному вопросу. День ото дня, вроде бы без всякой причины, неразрешимое разрешилось, непреодолимого как не бывало.

Ровный и мерный гул завода, так успокоивший в одночасье Ермашова, возвещал полную загруженность заказами. Своей чередой дело подошло к прекрасному завершению полугодия, было получено по итогам соцсоревнования переходящее знамя, коллектив отмечен премиями, обрадован. Все знали, что тут главная заслуга Лучича, но и Ермашову воздавали должное, хотя бы за то, что с умом положился на опыт Алексея Алексеевича. Завод работал как часы. Таяли последние тучки рассеянной бури. Впереди брезжил золотой остров покоя и процветания.

Однажды Ермашову позвонил Павлик и пригласил зайти к ним в отдел. Кто-то из конструкторов раздобыл в бюро техинформации Союзимпорта, рекламный ролик американской фирмы, выпускающей оборудование для производства цветных телевизоров. Фильмик собирались смотреть «с пристрастием». Ермашов отправился на просмотр.

В конструкторский отдел надо было идти коридором, миновать лестничную площадку, а затем завернуть за угол. Там находился небольшой застекленный переход из здания в здание. Ермашов шел, как всегда, стремительно и за поворотом вдруг увидел прямо перед собой стройную женскую фигурку: талия обтянута кофточкой, а узкие брючки облегают полные бедра. В первую секунду Ермашов не сообразил, что это идет Елизавета, а когда узнал, сердце заколотилось, и он в два шага догнал ее.

В галерейке в тот момент не было ни единого человека, стеклянные переплеты весело и лукаво просекал яркий солнечный свет. Ермашов схватил жену, обнял, прижал к себе. Она попыталась шарахнуться, выставила локти, мелькнули расширившиеся зрачки:

— Отойди… с ума сошел?

Ермашов носом отвел волосы с ее уха, прошептал:

— Ветка… сбежим?

— Пусти! Здесь же… — она толкала его сердито, — люди…

Но вокруг по-прежнему не было никого, ни один человек не появлялся, как будто на заводе сразу прекратилась работа и никому никуда не нужно было идти.

Ермашов отводил локти Елизаветы, неприятно острые, и странное ощущение, что он преодолевает сопротивление совершенно чужой, незнакомой женщины, испугало его. Она отвергала его порыв, в этом не было ни шутливого притворства, ни ласкового кокетства, ни просто трезвой осторожности, он это сразу понял. Не людского глаза она опасалась, нет, что-то более серьезное ставило между ними преграду. Она не хотела его близости. Просто не хотела!

Елизавета вырвалась из его рук, сердито одернула кофточку, повернулась и пошла быстро, почти побежала к трем ступенькам, которые вели к двери в конструкторский отдел.

Ермашов остался один, в галерейке все еще не появилось ни души. Он яростно, полуоткрыв рот, полной грудью вытолкнул два заряда воздуха:

— Хо… хо. — Пригладил ладонью волосы.

Дверь уже захлопнулась за Елизаветой, Ермашов постоял еще секунду, в душе кипело недоумение. Маленький, едва наметившийся страх осторожно поцарапался внутри: за что же такое? Что случилось? Или… еще только случится?

Он двинулся вперед, вошел вслед за Ветой в ту же самую дверь. Хозяйство Павлика занимало три смежные комнаты. В средней, самой просторной, раздвинули к стенам кульманы, занавесили темными шторками окна, и возле проектора хлопотал сотрудник, доставший пленку. На расставленных вразброс стульях расположилось довольно большое количество людей. Ермашов заметил многих из отдела кинескопов. Ирина Петровна Яковлева стояла в дверях, открытых в соседнюю комнату, беседуя с Павликом. Как всегда в таких случаях, Павлик весь светился; он обожал Ирину Петровну, его трогательное восхищение ее деловыми качествами давно было известно всему заводу. (Павлик, отчаянный женский поклонник, как большинство холостяков среднего возраста, весьма энергично демонстрировал свое платоническое пристрастие различными расшаркиваниями, открываниями дверей перед «прекрасными дамами», в число коих входила и злющая старуха уборщица, норовившая мести коридор исключительно по ногам идущих с работы сотрудников, объясняя такую наклонность мизерной зарплатой и невозможностью «красть, как все». Даже Дюймовочка разрешала Павлику, единственному из мужчин, целовать себе руку.) Павлик громогласно называл свое отношение к Ирине Петровне безответной тайной любовью. Ирина Петровна также во всеуслышание сомневалась как насчет безответности, так и насчет тайности. Их любовь приводила к тому, что если они вдвоем брались за какое-нибудь дело, то успех разработки и внедрения можно было заранее считать стопроцентным. И сейчас, увидя их в нежнейшей беседе, Ермашов невольно перевел дыхание; кажется, они наконец-то, наконец-то начинают по-деловому относиться к его уговорам. Значит, подходит время. Давно уже вымечтанное Ермашовым время. Взяться за цветные!