Московская история - [108]

С муками уложились все же к Новому году в график. Ижорцев в самый канун праздников, выходя с совещания у Ермашова, неожиданно натолкнулся в коридоре заводоуправления на Светлану. Она шла с девчатами, на него взглянула как-то нечаянно, чуть улыбнулась, испуганно опустила глаза. Уже несколько месяцев Ижорцев не вспоминал о ней. С того дня, когда, уехав из горбатого переулка, застал Аиду дома, собравшуюся рожать. Это было как перст судьбы. Ижорцев потом много раз, холодея сердцем, представлял, что бы могло случиться, останься он на ту ночь со Светланой. Он считал этот эпизод жизни завершенным. К счастью, благополучно. Не он ее бросил, а был прогнанным. Квиты, конец.

Светлана отвернулась, прошла мимо. Она была выше всех девчат, стройнее. Ижорцев со спокойной благодарностью посмотрел ей вслед. Потом, сразу приняв решение, вернулся в кабинет к Ермашову. Все уже разошлись, Ермашов мыл руки в своей маленькой туалетной комнате, дверь туда была из кабинета открыта.

— Это ты, Сева? Что нибудь забыл? — окликнул он, увидя Ижорцева в зеркале.

— Нет. Не забыл. Но у меня есть просьба.

Ермашов вытер руки, вышел.

— Поедем пообедаем, хочешь?

Ижорцев засмеялся:

— Боюсь, сейчас аппетит отобьет.

Ермашов похлопал его по плечу.

— Этого со мной даже Лучичу не удается. Валяй, не бойся. А просьба какая?

— Просьба очень серьезная. Евгений Фомич, надо одному человеку дать квартиру.

Ермашов помолчал секунду.

— Кому?

Ижорцев смотрел на его слегка коротковатые, с круглыми выпуклыми ногтями пальцы, встегивающие в манжеты блестящие металлические запонки.

— Вопрос, конечно, самый точный: кому? Но с этой стороны все в порядке, Евгений Фомич. Лучший бригадир, имеет грамоту, в цехе пользуется авторитетом…

— В каком цехе?

Ижорцев оторвал глаза от ермашовских запонок.

— Тут-то и вся загвоздка. В цехе радиодеталей.

Ермашов опустил руки, резко встряхнул ими, чтобы манжеты легли как надо.

— Светлана?

— Евгений Фомич…

— Ладно, брось, хватит, Сева! — Ермашов сочувственно усмехнулся. — Допекла она тебя все-таки.

Ижорцев подумал, что это и так и не так. Кто доищется правды, если человек сам ощущает в себе только получувства? Досада на Светлану, сумевшую вовремя подвернуться на глаза, вмиг уничтожила весь легкий и добрый смысл его поступка. Зачем он полез с этим к Ермашову? И почему он, в конце концов, должен ей помогать? Пусть сама занимается своими делами. Неприязнь к Светлане замутила недавнее состояние простого и ясного покоя, в котором он жил эти месяцы после рождения дочери. Все было на своих местах, как надо, ничего запутанного, постороннего, лишнего. И вот какая-то мимолетная встреча, абсолютное ничто — и сразу испорчено настроение, неприятно усложнен день. Да зачем это ему, черт возьми? Зачем и Ермашову навязывать нечто сомнительное, даже двусмысленное в некотором роде? Нет, он опять не понимал себя. Удивлялся себе.

Бывает так: еще ничего не случилось, и не может случиться, и не должно, а человек затосковал, забоялся, упал духом и уже ждет угнетающих событий как неизбежности. Ижорцев не мог с собой справиться.

В канун Нового года Ижорцеву досталось дежурство на «Колоре». Никто не хотел провести праздничную ночь так неэффектно, пришлось бросить жребий, и короткую спичку вытянул Ижорцев. Увильнувшие от судьбы утешали его сентенциями типа «не везет в картах, повезет в любви» и с фальшивым участием спрашивали, не прислать ли ему в полночь Снегурочку? Зато Аида Никитична без сетований наготовила ему с собой целлофановый мешочек со снедью и термос с кофе, проводила с малышкой до самой машины, поцеловала на прощанье и помахала вслед рукой. Выезжая на улицу, он в зеркальце увидел, как она стоит с перепеленатым тючком в руках и смотрит ему вслед.

«Колор» уже был подведен под крышу, но внутри только директорский кабинет был отделан и утеплен. Ижорцев разложил пирожки на столе, достал из стенного шкафа «ермашовскую» раскладушку и постоял немного у широкого окна, глядя на золотое, ровное мерцание далекого городского простора. Ощущение огромной территории, густо заполненной людьми, окружающей слева и справа, вблизи и в отдалении то место, в котором он находился, в гуще домов, дорог, света окон, разукрашенных на площадях елок, вызывало успокоение, знакомое истинно городской душе. Кудрявый лес, пахучий луг, плавность реки возвышают, ублаготворяют, дарят мгновения отрешенных от суеты дум — но уверенность в простой надежности существования может дать только кусок городской земли, собравший на себе плотное неугомонное сообщество людей.

Ижорцев думал: отчего люди, в сущности дети природы, обреченные без нее на голод и хилость, так неистово стремятся в город, даже рожденные под деревенской крышей? Должно быть, именно из-за этого соседства многих людей, пусть не понятного еще в своей нынешней сути, миллион раз несправедливо проклятого и так же не за то восхваленного, за что следовало бы.

Вот было поле, был совхозный поселок на месте служб старой, с перестроенным барским домом усадьбы, был остаток роскошного парка с полувырубленной липовой аллеей, разъезженной тракторами, — и вот ничего этого нет и в помине. Есть то, что называется теперь Москвой, щедро пригревшей под своим именем эти новые кварталы, целые самостоятельные города, носящие названия бывших деревень.