Москит - [67]
Как-то Джулия застала его разглядывающим эскизы Нулани.
— Дай и мне взглянуть, — попросила, чтобы прервать вечную тишину в доме.
Они никогда даже не упоминали о напрасной поездке в Лондон, приобщив эту тему ко многим и многим другим, которые обходили молчанием.
— Чем она пользовалась? — мрачно пробормотал Рохан. — У нее же ничего не было, кроме палочек графита. Но ты только посмотри на линию его руки!
— Она рисовала одного Тео, — печально сказала Джулия.
— Мне никогда не стать таким художником, как она.
Возражений он слышать не желал, и Джулия была бессильна хоть что-нибудь сделать. Рохан сказал, что больше не может писать.
— Возможно, позже, когда приживусь здесь.
Но как он будет жить без работы? Кроткое небо гляделось в лагуну. Солнце и море. И покой. Никаких взрывов, комендантский час забыт. «Чего еще мне нужно?» — злился на себя Рохан, но неприязнь не отпускала.
— Может, она потеряла наш адрес? — сказала Джулия. — Или встретила кого-то и хочет забыть прошлое?
Может, и так. Хотя они оба знали, что Нулани не из тех, кто забывает. К чувству вины добавился тайный кошмар, невысказанный страх, что она не захотела жить без Тео.
Наступил новый год. Весенние воды поднялись и отхлынули, и ласточки улетели, освободив город для комариных полчищ.
— Совсем как дома, — бормотал Рохан, понимая, что лжет самому себе.
Той весной они перестали надеяться и не ждали больше вестей из Лондона. «Нулани Мендис осталась в прошлом, — твердила про себя Джулия. — Надо учиться жить воспоминаниями». И она готовила для Рохана свежую рыбу, совсем как в Коломбо, подавала с рисом и чили — в надежде знакомыми блюдами унять его тоску по родине. У Рохана вошли в привычку долгие прогулки по Лидо. Джулии он объяснял, что готов часами слушать крики чаек. Говорил, что хочет побыть в одиночестве, подумать. И Джулия утешала себя тем, что размышления вернут его к живописи.
Погода изменилась, зарядили ночные дожди. Днем за окнами таилась жара, а ночью вода лилась с небес не тропическими ливнями, но мягкими, ласковыми струями. Тео лежал, слушал. Прежде он мог только спать, но с тех пор как принялся писать, сон ускользал. Нередко до самого рассвета он думал, записывал в тетрадь и лишь с первыми лучами забывался сном. Память возвращалась, хотя и медленно. Пару ночей назад Тео вспомнил заключение патологоанатомов. Анна была беременна.
Память оживала с дождем. Лежа в постели, слушая, как дышит, скрипит старый дом, как нашептывает дождь, Тео мечтал о покое. А покоя все не было: раны затягивались, а напряжение внутри росло. Он здесь уже много месяцев. Джерард по-прежнему навещал едва ли не каждый день, но его дружелюбие сменилось неприкрытой враждебностью. Он больше не желал Тео скорее выздоравливать и не приносил свежие газеты. Он появлялся с одним-единственным вопросом.
— Ваша «Тигровая лилия» — отличная работа. Тамилы считают вас своим героем. Но когда вы возьметесь за новую книгу о положении тамилов в этой стране?
Вчера, рассвирепев от молчания Тео, он потребовал показать тетрадь.
— Там нет ничего интересного для вас, — сказал Тео. — Я пишу о своей жене.
— Послушайте меня, — с угрозой протянул Джерард, швырнув тетрадь в угол и нависая над Тео. — Вы слишком долго испытывали мое терпение. Меня не интересуют ваши потерянные воспоминания. И меня не интересует ваша покойная жена. Если вы хотите выбраться отсюда живым, если хотите, чтобы у вас было будущее, начинайте работать над книгой, и побыстрее. Ясно? — Он сделал паузу и продолжил уже спокойнее: — Начните с чего-нибудь попроще. К примеру, со статьи в британскую газету. Расскажите, что творят с нами сингальские ублюдки. Я хочу увидеть хоть что-то опубликованное под именем Тео Самарадживы. И забудьте про свои воспоминания! Я пытаюсь вам помочь, Тео, но если вы откажетесь сотрудничать, боюсь, вас придется устранить. Ясно?
