Морские повести - [59]

— К сожалению, не могу, — сдержанно сказал Егорьев.

— Почему? — шутливо возразил консул. — Разве нас теперь не соединяют узы дружбы?

— Все это верно, — уже значительно суше объяснил Евгений Романович. — Однако команда крейсера, как вы знаете, весь день работала на погрузке. Матросы утомились, им нужен отдых. Тем более завтра также предстоит тяжелый день.

— О, вы сердобольный командир! — насмешливо сказал консул, обиделся и заспешил на берег.

— Напрасно вы ему отказали, — осторожно заметил Небольсин. — Ничего с матросами не сталось бы, если б и поплясали часок-другой.

— Здесь боевой корабль! — резко оборвал Егорьев. — И потом, Аркадий Константинович, согласитесь, что после такого тяжелого дня работы матросам действительно надо дать отдых.

Небольсин обиженно поджал губы, поправил на своем кителе академический значок, что делал в минуты наивысшего раздражения, и холодно простился с Егорьевым.

«Либеральничает! — подумал тогда Терентин о командире корабля. — Матросским «отцом» хочет себя показать».

— Ну и молодец, — одобрил Дорош. — Я бы на его месте тоже так поступил.

— Вот потому ты и по службе не будешь продвигаться, — съязвил мичман. — Евгению Романовичу давно пора в адмиралах ходить, ан — нет!.. — Он сострил: — Во флотском деле, знаешь, не уйти от каламбура: либо ты — адмирал, либо ты — либерал. Что ж, добрейший Евгений Романович предпочел второе, зато лишился первого… — Терентин пророчески погрозил Дорошу: — Подобная участь и тебя ждет.

— Меня это, милый Андрюшенька, не так уж тревожит, — спокойно отпарировал Дорош. — Пусть продвигается в службе господин Ильин. У него, как у боцмана, кулак увесистый и жалости к матросу никоей. — Он задумался, глядя на огонек папиросы. — Меня сейчас другое интересует: чем в последние дни так обеспокоен Евгений Романович? Ты заметил, что он нервничает, делается временами рассеянным и даже иронизирует меньше.

— Заметил, — подтвердил Терентин. — По-моему, все объясняется очень просто: жена — в Петербурге, он — здесь. А штабные офицерики — они, знаешь…

— Ты не можешь без пошлости, — раздраженно возразил Дорош. — Стыдись: жену он давно похоронил. Сын у него взрослый, тоже моряк… — Он помолчал. — Нет, я думаю, тут что-то иное.

Как и на всей эскадре, эти дни на «Авроре» были мрачны и напряженны. Возбуждение, вызванное сообщением о падении Порт-Артура, все еще не улеглось, и унтер-офицеры метались от одной группы матросов к другой, прислушиваясь к каждому слову.

Офицеры старались держаться подальше от нижних чинов.

Даже вездесущий отец Филарет не решался подходить к кучкам, которыми собирались матросы: он прикинулся больным и отсиживался в своей каюте, всечасно прикладываясь к заветной бутылочке. Напившись, он вслух рассуждал сам с собой, грозил каким-то смутьянам отлучением от лона матери-церкви и геенной огненной и вдруг фальшивым, неверным голосом затягивал:

Спаси, господи, люди твоя-а!

А события на эскадре между тем еще более подогревали возбужденность матросов.

Четвертого марта с «Жемчуга» выбросился за борт матрос: вылез из лазарета через иллюминатор и прыгнул в воду. Корабли прошли вперед; «Жемчуг» возвратился, спустил вельбот, но матрос так и не был найден. Подобрала его спасательная шлюпка, спущенная на ходу с госпитального «Орла».

Говорили, что от непрерывной тропической жары матрос сошел с ума, но версии этой мало кто на эскадре поверил.

— Какая там жара! — возмущался Степа Голубь, и ясные глаза его темнели от гнева. — Вали все на жару, с людей меньше спроса. Небось довели человека черт знает до чего, что ему больше оставалось, как не в воду головой? А теперь говорят — жара…

Еще через два дня на вспомогательном крейсере «Урал» один из матросов наотрез отказался выполнить какое-то приказание унтер-офицера. Неделей позже подобный случай повторился на броненосце «Сисой Великий».

— Это же прямо поветрие какое-то! — возмущался за обедом Небольсин.

Егорьев слушал и угрюмо молчал.

Снова поступило приказание флагмана: принять дополнительный запас угля. Можно было подумать, что в этих непрерывно пополняемых запасах угля — спасение от всех зол и несчастий.

Это оказалось очень трудным и рискованным — грузиться прямо в море, при неослабевавшей крупной зыби. Уже через час-другой матросы начали падать от изнеможения, а катер, сновавший между низкобортным, осевшим в воде углевозом и «Авророй», все подвозил и подвозил тонны, десятки тонн угля. Вскоре не только трюмы, но и палубы были до предела загружены кардифом. Небольсин распорядился было прекратить погрузку, но с флагманского корабля тотчас поступил семафор: продолжать!

Небольсин недоуменно пожал плечами, но приказал продолжать работу.

— Держись, орлы! — весело покрикивал неунывающий Евдоким Копотей. Лицо его стало черным от угольной пыли, только зубы да белки глаз поблескивали. — Держись! Загрузимся годика на три!..

И он легко вскидывал на плечи четырехпудовый мешок с антрацитом.

Ефим Нетес, расхворавшийся в эти дни, уже едва волочил ноги, но поодаль стоял боцман Герасимчук, и Нетес, напрягаясь, взваливал на спину мешок и шел к трапу, рискуя вот-вот свалиться.