Морские повести - [57]

Девушки убирали в комнате: выравнивали одеяла, взбивали подушки, встряхивали дешевенькие тюлевые накидки. Наташа, поставив ногу на табурет, быстро-быстро зашивала распустившийся чулок; нога у нее была маленькая и стройная, и, наверное, поэтому как-то особенно несуразно выглядел на ней огромный стоптанный башмак.

Катя остановилась у порога.

— А-а, пришла, — обрадованно сказала Наташа и мелкими белыми зубами перекусила нитку. — Ну, проходи, будь гостьей.

— А где же… — нерешительно спросила вполголоса Катя, усаживаясь на краешке Наташиной койки. Она смутилась: кто знает, что может подумать о ней Наташа?

— Человек, который тобой интересуется? — усмехнулась Наташа. — Всему свое время, не торопись. — Она взглянула на часы-ходики, бойко отщелкивавшие маятником, и крикнула: — Девчатки, время… Кончай базар!

Девушки быстро расселись на своих кроватях, выжидательно поглядывая на дверь. Почти в ту же минуту она пропела надтреснутым, ржавым голоском, и на пороге, в клубах пара, показался… Илья!

— Добрый вечер, девицы-красавицы, — весело сказал он. Увидев Катю, он благодарно улыбнулся ей одними глазами. — Вот видите, опять вместо Ивана Федосеевича я к вам пожаловал.

— А он что же? — встревоженно спросила одна из девушек. — Случилось что-нибудь?

— Ему некоторое время снова приходится грустить в разлуке, вдали от вас… Да вы не беспокойтесь: вообще-то все в порядке. — Он добродушно усмехнулся: — От разлуки девичья любовь еще крепче становится. Не так ли?

Катя не понимала, что здесь происходит. А Илья спокойно снял свою изношенную солдатскую шинель, одной рукой одернул гимнастерку и присел к столу, стоявшему в самом углу, под иконостасом.

Он достал какие-то листки, но подумал и отодвинул их в сторону.

— Подсаживайтесь поближе, — пригласил он. — Наташа, ты насчет дежурства у входа побеспокоилась?

Молчаливым кивком Наташа подтвердила: все в порядке.

— Ну что ж, тогда можно начинать. Как нынче, весь кружок в сборе?

«Какой кружок?» — удивленно подумала Катя, все еще ничего не понимая в происходящем. Но спрашивать было уже некогда. Илья откашлялся и просто, без вступлений, сказал:

— Сегодня, товарищи, мы побеседуем с вами о войне — кому и с какой целью она нужна…

Впоследствии, как Катя ни напрягала память, она так и не смогла вспомнить всего, о чем говорил в тот вечер Илья. Она расширенными, изумленными глазами смотрела на него, словно не узнавая того застенчивого, простоватого паренька, и все ей в этот вечер казалось необычным, неожиданным, диковинным: и этот однорукий солдат, которого она вдруг увидела в совершенно ином свете, и то, что, обращаясь к девушкам, Илья называл их товарищами, и то, как горячо, возбужденно, враз заговорили девушки, когда Илья спросил:

— Ну, сознавайтесь, кому что непонятно?

После, попрощавшись с девушками, Илья вдруг спросил у Кати:

— Нам ведь с вами, кажется, в одну сторону идти, Катерина Митрофановна?

Возвращались они уже совсем в темноте. Илья долго молчал, потом сказал:

— Вы на меня, Катюша, не обиделись, что я вот так — без предупреждения попросил пригласить вас в этот кружок?

— Что вы, Илюша! — горячо воскликнула девушка. — Наоборот, я вам так благодарна!..

— Верно? — радостно спросил Илья.

Катя подтвердила: верно.

Она хотела сказать Илье о том, что первый раз в жизни услышала сегодня беспощадную правду, высказанную открыто, что вся жизнь для нее словно озарилась теперь новым, ясным светом. Но слова вдруг показались ей такими истертыми, бесцветными, а иных слов она подыскать не смогла.

«Если бы Зоя была жива, — подумала Катя, — она обрадовалась бы, что судьба все-таки свела меня с этими людьми…»

Илья понял ее. В темноте он нашел Катину руку и молча ее пожал.

…С этого вечера началась новая жизнь Кати.

Кружок мог собираться не часто: то на фабрике объявляли о сверхурочных работах — это случалось обычно тогда, когда поступал особенно большой заказ, — то Илья передавал через Наташу, что нынче вечером он очень занят и прийти не сможет, и в такие вечера Катя чувствовала, что ей чего-то недостает: она бесцельно ходила по комнате, пробовала что-нибудь шить или штопать, но работа валилась из рук.

Вечерние отлучки дочери встревожили Митрофана Степановича, он истолковал их по-своему: видать, влюбилась в кого-нибудь, вот и места себе не находит, томится, когда остается дома.

И ему становилось грустно от мысли, что так быстро остыла Катина любовь к Акиму: богатыря матроса он все не мог забыть.

Митрофан Степанович умышленно заговаривал с Катей о нем: вот, мол, писем от него нет, уж не случилось ли что-нибудь? Матросская служба — она такая: риск на каждом шагу, да особенно сейчас, когда война.

Но Катя, казалось, была безучастна к словам отца, она молча выслушивала и тотчас заводила речь о чем-нибудь другом, и это еще больше обижало и обескураживало старика: теперь он уже почти не сомневался, что дочь об Акиме забыла.

Как-то Катя проговорилась, назвала имя Ильи.

— Илья? — настороженно переспросил Митрофан Степанович и насупился. — Это еще что за Илья? Вроде ты о нем никогда прежде не говорила.

— Так… Знакомый один, — как можно равнодушнее отозвалась Катя, и Митрофан Степанович почувствовал, что дочь хитрит, чего-то недоговаривает. Ложь у нее никогда не получалась, и она в таких случаях сразу же столовой выдавала себя.