— По какому борту шли сюда?
— По левому.
— Трудно было пройти?
— Никак нет. Волна ж ведь с правого…
— Это что, Малахов так посоветовал?
— Так точно.
— Становитесь рядом, Климачков. И смотрите на море: какое оно красивое!
А где там — красивое. Оно страшное сейчас, оно как слепое взбешенное чудовище. При виде летящих в самое небо огромных, в пене яростных волн Климачкову становится не по себе. Ему бы закрыть глаза, покрепче зажмуриться, но командир искоса поглядывает на него, и Климачков почти физически ощущает этот взгляд.
Еще сравнительно недавно, каких-нибудь полчаса — час назад, все выглядело иначе. Хотя и было пасмурно, и ветер бился о надстройки, и тучи проносились до того низко, что казалось, сейчас они повиснут на мачте «Баклана», но все это было как-то обыкновенно, привычно, все на своих местах. Внизу, там, где ему и полагается, — море. Море было серым, стремглав летящим куда-то, оно вскидывало волны к самому небу, — но все-таки это было море. Небо, тоже серое, под цвет морю, некрасивое, в рваных клочьях густых туч, летело вдогонку волнам и где-то у горизонта настигало их, — но все-таки это было небо.
А тут вдруг все перемешалось, опрокинулось, снова взметнулось, и уже невозможно было понять, где что: где тучи, где волны, — это был один гигантский, стремительный клубок стихий!..
— Что, испугались? — в голосе командира усмешка.
— Н…никак нет, товарищ капитан третьего ранга.
— Вот видите. А я вам что говорил? Его нечего бояться — моря. Его надо уметь видеть и понимать. Что вы, например, скажете об этих волнах, Климачков?
— Они… они высокие. Зеленые. Виноват, темно-синие, с прозеленью. Бегут…
— Все?
— Так точно.
— Маловато, Климачков. Это сказал бы всякий, а мы ж с вами — моряки. — «Мы»! — повторил мысленно Климачков. А командир продолжал: — Для нас с вами сейчас важнее другое: с гребнями они или без гребней. Потому что волна без гребней менее опасна.
— ?
— Да. В ней меньшая масса воды, это вы и сами могли бы сообразить, у вас десятилетка… Но заметьте: вы не только перестаете бояться моря, вы начинаете им интересоваться. — Он усмехается и добавляет: — А теперь вот что. Я оставляю вас при себе… ну, скажем, связным. Спуститесь в машину и доложите об этом своему командиру боевого поста. Да, вот еще что: пойдете по правому борту… Выполняйте.
И вот он еще неумело, неуверенно, а все-таки спускается по трапу на палубу. Вернее, не спускается, а собирается спуститься. Неужели это тот самый трап, по которому еще недавно можно было слетать играючи, думая совсем о другом?.. Ему жутко: где-то глубоко внизу мечется палуба, впечатление такое, что трап неподвижен, а палуба раскачивается, словно маятник — вправо-влево, вправо-влево… Ступеньки выскальзывают из-под ног, будто они живые и не хотят, чтобы матрос Климачков становился на них. Но он же должен, он обязан держаться непринужденно — все, мол, ему нипочем, подумаешь, и не такое видали!.. Он не может иначе — командир наблюдает за ним.
И он даже начинает беззаботно насвистывать застрявшую в памяти песенку из фильма, который третьего дня крутили на корабле:
Тот, кто рожден был у моря,
Тот полюбил навсегда…
Ох, не слышит тебя боцман Гаврилов, он бы показал тебе свист на палубе: неделю потом небось пришлось бы чистить картошку на камбузе — насвистишься.
Белые мачты на рейде,
В дымке морской города…
Вот и кончился трап; и все б ничего, когда бы палуба не занимала такого нелепо наклонного положения: бортовая качка заметно усилилась. Как это объяснял капитан третьего ранга: остойчивый корабль, вот вроде нашего «Баклана», обычно имеет частую качку с борта на борт, судно с сильно загруженными носом и кормою — килевую.
Хорошо им, черноморцам, песенки распевать. Какое ж оно — синее, наше море? Какое угодно, а только не синее… А теперь самое трудное: одолеть эти несколько метров палубы. Он держится за какую-то подвернувшуюся под руку скобу, и вдруг выясняется, что тяжелее всего — оставить эту скобу, сделать первый шаг.
Нет, пожалуй, и черноморцы не пряники едят… Но ведь командир-то ждет! Так. Шаг, еще шаг. Э, да ты молодчина, Климачков, честное слово — молодчина. И никакой ты не Эдюся. Но погоди, не хвали сам себя, ты лучше доберись вон до того кнехта!..
И тут огромная густо-густо-зеленая с белым качающимся гребнем поверху, вздыбленная волна чудовищем бросается вперед и обрушивается ему на плечи всей своей тысячекилограммовой тяжестью, так, что он даже не успевает глотнуть воздуха… Ты жив, Климачков? Жив, жив! Хорошо, что успел ухватиться за леер, — были б тебе за бортом именины.
Он сопит, грузно дыша, отплевываясь, злой и неожиданно веселый.
Ага, еще волна? Ну нет, баста: больше ты не напугаешь!..
Листопадов по-мальчишески весело поглядывает на вахтенного офицера:
— Лейтенант Белоконь!
— Слушаю вас.
— Он прошел. Вы видели?
— Видел, Дмитрий Алексеевич. А я это знал: он не мог не пройти.
