Морские повести - [136]

Осенью, когда курсанты возвращались в училище, на добрых полтора-два месяца растягивалась их «шехерезада», как они сами называли свои воспоминания. Тогда в спальнях, в длинных и гулких коридорах вечерами свирепствовали ураганы, буйствовали штормы и разъярялись тайфуны, а рассказчики, разумеется, проявляли железное презрение к стихиям; тогда училище взбудораженно гудело от всех этих немыслимых потрясений, и один Белоконь молчал. Не станет же он объяснять им, чем мысы приглубые отличаются от мысов отмелых или почему в лоциях северной части Японского моря упоминаются глубины, которых на самом деле уже давно нет…

Конечно, он понимал, что в рассказах его товарищей правды было как золота в речном песке: хорошо, если крупинки попадутся. Но у него и этих-то крупинок не было, и он был вынужден молчать и слушать. Товарищи объясняли это его скрытностью: из Славки, говорили они убежденно, клещами слово не вытянешь — кремень, а не человек. Но они просто были неважными физиономистами: достаточно было однажды увидеть открытое, в добрых веснушках, белобровое лицо Белоконя, чтобы понять, что до кремня ему еще далеко.

И вот он уже не курсант, не Славка, а товарищ лейтенант. Он, правда, поморщился, когда узнал, что назначают его на «Баклан», — случайно он приметил это суденышко, когда в первый раз бродил в порту. Но офицер, который беседовал с ним в отделе кадров, воскликнул: «Там командир!..» — и от восторженной почтительности даже закрыл глаза.

Но расхваленный командир, должно быть, не понимает, что он, Белоконь, сегодня несет — шутка сказать! — первую самостоятельную вахту. Расхваленный командир продолжает молча смотреть на море, и обычно суровое лицо его сейчас выглядит каким-то домашним, усталым.

— Лейтенант Белоконь, — не глядя на молодого офицера, произносит он. — Проверьте по карте, здесь где-то, по-моему с левого борта, должен быть клип.

— Есть проверить, — автоматически повторяет Белоконь. А сам думает: «Клип»… Что ж это за слово? Что оно может означать?..»

Командир корабля, словно читая мысли растерявшегося молодого офицера, говорит все тем же ровным, «учительским» голосом:

— Клип — это подводный камень или скала. Каменистые мели иногда называют клипенгами, клипнями. Этим словом чаще всего пользуются норвежские и шведские моряки. Вам понятно?

— Так точно, понятно, — сконфуженно подтверждает Белоконь. И склоняется над картой. Как в классе вычитывает!.. — Мы это место уже прошли, товарищ капитан третьего ранга.

Шамшурин постоял в рубке, покачал головой: «Баллов до восьми, пожалуй, раскачает», — и снова ушел в обход по кораблю. И лейтенант знает: так оно и будет, восемь баллов, потому что кто-кто, а помощник — человек бывалый. «Почему я так не люблю капитан-лейтенанта Шамшурина? — удивленно размышлял Белоконь. — Вроде бы тот ни одного плохого слова за все время не сказал, ничем не обидел, а вот не лежит к нему душа — и все тут…»

— Да, восемь будет, — спокойно подтверждает командир.

Слава Белоконь не знает: что же ему, радоваться или горевать в ожидании этого первого своего шторма? Он понимал, что капитан третьего ранга, который с безразличным видом разглядывает сейчас волны, видит каждый его шаг, слышит и оценивает каждое его слово. Поначалу, поняв это, он было хотел обидеться: что ж это, недоверие? А потом подумал: и правильно, недоверие. Ему, Листопадову, а не тебе вверена судьба и этого корабля и каждого из нас.

А Листопадов был сейчас больше похож на невозмутимого посредника, каких присылают во время учений, чем на командира корабля. Стоя возле лейтенанта и не глядя на него, чтобы не смущать и без того поминутно краснеющего юношу, Листопадов спросил — так, будто это было в классе, а не в открытом море, перед лицом шторма:

— Ветер крепчает, волна усиливается. Ваше решение?

И, тоже как на занятии в классе, Белоконь смущенно покусывает губу, припоминая, что ему говорили в училище.

— Буду… — помедлив, отвечает он. — Буду менять курс и разворачиваться носом против ветра. Это наиболее безопасно… Мы потеряем во времени, безусловно… Но шторм есть шторм.

А Листопадов качает головой:

— Нет, лейтенант. Подумайте хорошенько. И не торопитесь. Вспомните, как вас учили: маломощные одновинтовые суда и суда с высоким надводным бортом — а и то и другое к нашему «Баклану», по-моему, полностью относится — повернуть носом против сильного ветра очень трудно, а иногда вовсе невозможно.

Он произносит это так, будто читает по книге — раздельно и неторопливо; и пока Белоконь обдумывает свой ответ, Листопадов командует рулевому:

— Так держать! — Затем оборачивается к лейтенанту: — Ничего с нашей коробочкой не случится, — мягко улыбается он. — Курса менять не будем, «Баклан», с его высокой остойчивостью, и не такое видывал. — Вспомнив, Листопадов добавляет: — Да, вот еще что. Распорядитесь: матроса Климачкова — ко мне.

2

…Да, и вот. Когда уже вернулась домой и занялась обедом Зина, а он поудобнее устроился с газетой на диване, Лийка, словно речь шла о давно решенном, крикнула ему из своей комнаты:

— Папка, а ты знаешь, что после вечера — к морю?

— Это как? — удивился Листопадов. — Среди ночи? Зачем?