Морские повести - [125]

Светало. Нет, рассвета еще не было, а был тот единственный в сутках, полный тишины и сиреневой прозрачности час, когда невесомый воздух прохладно сладок, и кажется, вот-вот он растворит в себе робкие, неяркие краски чуть светлеющего неба.

Гуси все не летели. Озерцо было наглухо затянуто плотным белесым туманом; потом он вдруг, как-то весь разом, оторвался от воды и начал подниматься, подниматься. И в пустое, слепяще чистое пространство между водою и туманом вплыли две большие белые птицы.

«Лебеди!» — ахнул Листопадов. Отсюда, из-за укрытия, птицы были хорошо видны, они поражали белизной. Лебеди плыли, совсем не тревожа светло-синюю, с цинковым отливом, воду, и в ней опрокинуты были тоже два лебедя. «Тьфу, черт побери, какой шикарный сон! — опять-таки понимая, что это происходит во сне, усмехнулся Листопадов. — Еще того не хватало, чтобы лебеди оказались заколдованными принцессами».

Листопадов осторожно пододвинул лежащее на бруствере ружье, медленно прицелился и… почувствовал, что не выстрелит, нет, никогда не выстрелит в этих доверчиво спокойных, красивых и сильных птиц. Он поднялся и, радуясь огромной, ни с чем не сравнимой радостью освобождения, зашагал прочь от озера. Он ступал в ржавые лужицы среди прошлогодней травы, рыжей и жесткой; он перепрыгивал с кочки на кочку, и ему было спокойно и радостно…

Вот в этом-то месте в его сон и ворвался телефонный звонок. Листопадов отрывисто, еще чуть хриплым от сна голосом бросил в трубку:

— Командир корабля…

— Товарищ капитан третьего ранга! — чуть выше — и молодой, мальчишеский голос сорвался бы на высокой ноте. — Товарищ капитан третьего ранга, докладывает лейтенант Белоконь… — Секунду лейтенант помедлил, переводя дух, потом не выговорил, а скорее выкрикнул: — Начинается, товарищ командир!..

«Что начинается? — с недоумением подумал Листопадов. — Или это еще там, с лебедями?..» Но нет: было отчетливо слышно, как Белоконь тяжело дышит в трубку.

— Докладывайте спокойнее, лейтенант, — ровным, учительским голосом произнес Листопадов. Он хотел спросить: что там начинается, но на какое-то мгновение представил себе лицо молодого офицера и коротко добавил: — Добро. Сейчас поднимусь к вам.

Он потянулся за кителем, наброшенным, как всегда, на широкую спинку кресла. Это кто же сказал: «Человек — это всего только сумма привычек»? Во всяком случае, вешать китель на спинку кресла было одной из привычек. Но сначала он щелкнул кнопкой настольной лампы, и в каюте возник мягкий полусвет. Листопадов встал, застегнулся на все пуговицы, потом отдернул шторку иллюминатора. И тут обнаружилось, что уже вечереет. «Ого, это сколько же я отдыхал?» — удивился Листопадов. Снялись с якоря в тринадцать, в рубке он после этого выстоял три часа. Получалось, что спал он больше двух часов. Точнее, два часа и пятнадцать минут. «Стареешь, командир, — но без горечи подумал Листопадов. — Прежде ты себе никогда этого не позволил бы — спать днем, да еще на походе».

Да и то сказать. Зина недавно всплеснула руками:

— Дима, да ведь у тебя полна голова седины!..

Он тогда только усмехнулся: а как бы ты думала, небось не в гору, а под гору. А позже не раз вспоминал этот разговор: вот и к концу подходит твое плавание, командир…

На стук в дверь пальцы отозвались торопливой пробежкой по пуговицам кителя: нет, все в порядке. В каюту шагнул Шамшурин.

— А, Владимир Петрович, — негромко приветствовал его Листопадов. — Что это там начинается?

— Не понимаю вас, — остановился Шамшурин.

— Лейтенант Белоконь сейчас докладывал, — командир корабля насмешливо кивнул в сторону телефона. — «Начинается…» А что начинается — забыл доложить.

— Шторм идет, — буднично пояснил Шамшурин. Он протянул командиру бланк депеши: — Слишком поздно дали нам штормовое предупреждение. Всегда эти ветродуи опаздывают.

— А, ч-черт, — вполголоса выругался Листопадов. — Только этого не хватало!.. Что ж вы раньше мне не доложили?

— А кто мог предполагать? — улыбка вдруг преобразила, сделав мягким и даже теплым, обычно жестковатое, с холодными глазами лицо капитан-лейтенанта. — С якоря снимались — сам видел, — он перешел на «ты». — Горизонт был чист. Это, — он показал на бланк депеши, — это мы только что получили… — Шамшурин закрыл журнал, помедлил, потом сказал просто: — А я, признаться, и так уж не решался тебя тревожить. Очень ты здорово спал, Дмитрий Алексеевич… Ночку-то что, прогулял, что ли?

— Не говори, — тоже улыбнулся Листопадов. — Такой гулеж был!.. К утру еле-еле вернулись домой. — Он снял фуражку с вешалки. — Однако пойдем взглянем, что там, на корабле.

Тот, кто посмотрел бы сейчас со стороны, как поднимаются по трапу командир корабля и его помощник, как Листопадов озабоченно и резко бросает через плечо короткие приказания и как Шамшурин тут же повторяет их и дает спокойные, негромкие команды офицерам и матросам, — тот вряд ли подумал бы, что тревожная настороженность стоит между этими двумя людьми. Отношения можно было выяснять там, на берегу, — если их вообще нужно было выяснять. Здесь же были корабль, море и короткое, но все вобравшее в себя слово: с л у ж б а.