Морские повести - [124]
Катя с жадностью перечитывает эти письма; не прямо, намеком, иносказаниями, а все-таки ухитряется Илья сообщить ей о больших и желанных событиях, назревающих в России. Ничего не говорит Илья в своих письмах о чувствах к ней, но знает девушка: хоть и далеко он сейчас, хоть и нелегко ему в стремительном круговороте подпольной революционной работы, а помнит он ее по-прежнему, помнит, верит и ждет.
…Этот день сулил Степе много неожиданностей.
На перроне, почти перед отходом поезда, Голубь столкнулся с лейтенантом Дорошем.
— А-а, Голубь! — обрадовался тот. — И ты едешь?
— Так точно, ваше благородие. Домой, на побывку.
— Ну вот, и я тоже… на побывку, — как-то странно, с грустной задумчивостью произнес Дорош. — И в Петербург, вероятно, больше не вернусь.
— Что так? — встревожился Голубь.
— Так, братец, судьба сложилось… Двоим в одном городе нам тесно…
Голубь не понял, о ком это втором говорит лейтенант, но почувствовал, что на сердце у Дороша какая-то большая, неизбывная печаль.
Ударил станционный колокол, и Дорош сказал:
— Что ж, Голубь, иди…
В Ленинграде, на реке Большая Невка, как раз напротив входа в Нахимовское училище, поставленный на вечный якорь, возвышается Краснознаменный крейсер «Аврора» — ныне учебная база нахимовцев.
Редкий человек, впервые приезжающий в город Ленина, не мечтает побывать на этом корабле, имя которого близко и дорого всем честным людям во всех странах мира.
У трапа гостей встречает старый авроровец, сейчас офицер этого корабля, Тимофей Иванович Липатов. Он ведет их по кораблю, где, зачехленные, мирно дремлют орудийные стволы.
В одной из кают, где теперь устроен музей, люди подолгу стоят у снимков, запечатлевших корабль на Манильском рейде после боя 14—15 мая 1905 года. Рядом с этим снимком под стеклом лежит обращение одного из матросов «Авроры» — участника Цусимского боя — к юным нахимовцам. Хорошие, сердечные слова есть в этом обращении — слова, сказанные и от имени тех, кто геройски погиб, и от имени живущих:
«…Хочу подчеркнуть, что мы, русские люди, даже в тяжелое старое время и в безнадежном Цусимском бою честно служили своей Родине и народу!»
Ленинград — Владивосток
1954
ШТОРМ ВОСЕМЬ БАЛЛОВ
Старым друзьям
«…Несчастная наша доля: опять мы возим картошку.
Люди расстреливают щиты и ставят мины, ходят под водой и летают в воздухе. А мы все знай возим. И никогда наперед не скажешь, что тебя ждет: вчера были снаряды, сегодня картошка, завтра телеграфные столбы.
А произошло вот что.
На побережье, в маленьком гарнизончике Четырех Скал, до срока вышел запас продовольствия. Третью неделю там питаются сухарями и консервами. Кто пойдет на выручку, как не наш работяга «Баклан»? Тут не могло быть двух мнений.
И мы пошли.
Ладно бы первый раз, а то нам в эту навигацию вообще что-то уж очень везет на картошку — меня скоро будет преследовать сладковатый запах сырого крахмала.
Одиннадцатого числа у Лийки был день рождения, и одна юная гостья, полагая, очевидно, что с нашим братом — мужчинами — разговаривать можно только о делах и службах, спросила, понизив, голос: если не секрет, что он делает, корабль, которым я командую?
— Да нет, какой же секрет? — довольно мрачно ответил я. — Картошку возит, вот что он делает…
Лийка услышала и тихо засмеялась в кулак, а моя юная собеседница растерялась:
— К-какую… картошку?
— Право, не знаю. Кажется, этот сорт называется «зикинген».
Как всегда, выручила Зина: она заговорила с любознательной гостьей и увела ее. А я сидел, смотрел на окно, за которым шумело тревожное море, м о е море, и с грустью думал: вот она, флотская твоя слава, старый «Баклан». Нет-нет, дело было, конечно, не в расспросах этой девчушки; но Зина, чуткая душа, все же угадала мое состояние: когда гости разошлись, она подошла и стала сзади меня, как всегда, положив руки на спинку кресла.
— Ну и что же, — будто продолжая какой-то спор, негромко сказала она. — Ну и что же… Кто-то должен командовать и такими вот «Бакланами», пока они еще не отжили свой век…
Удивительно, как она читает мои мысли — даже когда я молчу. Должно быть, это приходит с годами.
…Но я отвлекся. Итак, мы возили картошку. Попали в восьмибалльный шторм…»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Листопадова разбудил настойчивый телефонный звонок.
«Это сколько же сейчас времени?» — пытался сообразить Листопадов. В каюте было темно и душно. Потом вспомнил: ложась отдохнуть, он задернул синюю плотную штору на иллюминаторе, потому что солнце било в глаза. Вернее, не самое солнце, а его слепящее отражение в подвижной волне за бортом.
Как всегда бывает после неожиданного пробуждения, реальное еще перепутывалось со сновидением; и он долго не мог сообразить — были лебеди или их не было? А телефон все звенел. Прежде чем протянуть руку к трубке, Листопадов успел подумать: экая досада, недосмотрел такой сон…
Ему снилось, будто на каком-то степном озерце, с трех сторон поросшем камышом, он перед утренней зарею охотился на гусей. Он лежал за невысоким бруствериком с той, четвертой, стороны озера, где камыша почти не было, а сразу в двух шагах начиналась вода. «Неудачное место выбрал, — ругнул он себя. — Будь это не во сне, пришлось бы потом возвращаться ни с чем, то-то позор!» Это было странно: он спал и во сне понимал, что спит, — есть такие сны, как коробочка в коробочке.
