Морские повести - [123]

«Какие слова! — восторженно думал Голубь. — Какой силищи слова!.. Непременно надо, чтоб и другие матросы прочитали…»

Он снова запрятал газету на груди, под холщовой матросской рубахой, и вышел на ют.

Да, теперь он многое начинал понимать, и Степе снова и снова вспоминался Копотей, который первый помог ему по-новому, смелым и пытливым взглядом поглядеть на всю жизнь.

Морская неприветливая волна шумит сейчас над Копотеем…

Степа Голубь стоит задумчиво у леера, к нему подходит Листовский.

— Ну как, — спрашивает он шепотом, — прочитал?

Степа молча кивает: слишком велики чувства, переполняющие его в эту минуту, чтобы можно было передать их словами.

«Революция приведет этот приговор в исполнение… — мысленно повторяет он. — Приведет!»

— Завтра пустим газету по рукам, — все так же шепотом продолжает Листовский. — Пусть все матросы правду знают…

Они стоят у борта, и на фоне вечереющего южного неба четко вырисовываются их фигуры: стоя плечом к плечу, матросы молчаливо и сурово вглядываются в даль.

ЭПИЛОГ

Из «Исторического журнала крейсера 1 ранга «Аврора»:

«19 февраля (4 марта) 1906 г., воскресенье.

…Борнгольм не был виден: маяки были видны только на траверзе, хотя проходили от них в 4-х милях.

В 12.30 ночи взяли курс на Либаву.

В 5 часов дня открылся берег. В 7 часов вошли в аванпорт и стали на якорь. Крейсер никем не был встречен, сообщение с берегом не разрешено…

Как только стали на якорь, нашел густой туман».

Неприветлива и сурова была столица в эту пору года.

По всем календарям полагалось бы начаться весне, но почти каждый день кружила поземка вдоль прямых и широких петербургских проспектов; холодный ветер забирался под пальто и шубы прохожих, густой иней серебрился на мраморных строгих дворцовых колоннах, лежал на оголенных ветвях деревьев Летнего сада, на плечах Петра, вздыбившего своего коня над скованной льдами Невою.

Степа Голубь, после долгих хлопот получивший краткосрочный отпуск домой, на Херсонщину, отвез на вокзал свой дощатый сундучок, получил в железнодорожной кассе проездные документы и, выйдя на площадь, остановился в нерешительности. До отхода поезда оставалось не так уж много времени, а ему хотелось побывать еще в одном месте…

Бросив взгляд в сторону часов, что виднелись на башне напротив вокзала, он махнул рукой — была не была! — и решительно зашагал вдоль Невского проспекта.

Он окликнул какого-то однорукого рабочего:

— Скажите, господин хороший, пройду ли я здесь к Гавани?

Рабочий с любопытством оглядел его:

— В первый раз в Питере?

— Впервой, — вздохнул Степа.

— А с какого, ежели не секрет, корабля? Летом у вашего брата проще — на лбу название, а сейчас и захочешь, да не узнаешь.

— С «Авроры» я, — охотно отозвался Голубь. — Она в Либаве, а меня, вишь, в отпуск домой пустили…

— С «Авроры»? — почему-то изумленно переспросил рабочий и даже замедлил шаг. — Нет, слушай, ты правду говоришь?

— Да, а что? — в свою очередь удивился Степа Голубь. — Врать-то мне какой резон?

Помолчав, рабочий неожиданно спросил:

— А скажи, ты не знаешь там такого — Акима Кривоносова, комендора?

Теперь пришел черед Степе остановиться в изумлении.

— А вы его… знали? — тихо спросил он.

— Почему — знал? — насторожился рабочий.

— Погиб Аким… Геройской смертью погиб при Цусиме… — так же тихо отозвался Степа. — Дружок он мой был… Первейший дружок!

И Степе вдруг захотелось рассказать этому чужому человеку, как до сих пор не может позабыть ни Акима, ни Копотея, ни Ефима Нетеса, и как хранит письма, которые пришли Акиму, когда его в живых уже не было, и как дал он, Степа, слово отыскать ту самую девушку, что, должно быть, пишет эти нераспечатанные письма, — отыскать, чтобы рассказать ей всю горькую правду…

— Около Гавани где-то, говорил Аким, живет она.

Рабочий вдруг испытующе поглядел на матроса.

— Бот оно что, браток! — задумчиво, протяжно сказал он. — Никогда прежде в чудеса не верил, а теперь хочешь не хочешь, а поверишь… — И решительно добавил: — Видать, сама судьба тебя со мной столкнула… Вот что: ты к этой девушке не ходи, не ищи ее. Все одно не найдешь. Далеко она теперь отсюда, девушка…

Расширенными от удивления глазами Степа смотрел на странного незнакомца: откуда знать ему это? А тот подумал и сказал:

— На улице — что за разговор? Пойдем ко мне — все узнаешь. Верю тебе!

…Так они и познакомились — матрос Степа Голубь и большевик Илья Коростелев. И всего только три часа просидели они вдвоем в тесной, прокуренной комнатке Ильи, а показалось Степе, словно обновленным вышел он из этой комнаты и словно весь мир внезапно распахнулся перед ним.

— Значит, решено, — сказал Илья на прощанье. — Вернешься, будем держать связь. С Листовским меня познакомишь. И с другими. Правильно Копотей говорил: нет у нас в жизни другой дороги, кроме дороги борьбы!

От Ильи узнал Степа Голубь и о Кате.

Пролегла нелегкая Катина дорога через Урал, через Сибирь, в тихое таежное селение на берегу широкой и могучей реки. Только два-три раза в год, да и то лишь тогда, когда от долгого ледяного покрова освобождает свои воды могучая река, прибывает в селение свежая почта. Собственно, какая она свежая? Газеты — трехмесячной давности, письма — по десятку сразу.