Морская чайка - [26]

— Чаечка, чаечка, чай… — зову я ее нежно-нежно. — Иди ко мне, я тебе рыбки дам. А потом я тебя научу, кланяться публике, приседать на одно колено, да еще и реверанс делать крылом. Это ничего, что у тебя крыло перебито, оно быстро заживет, я его вылечу. И будем мы тогда с тобой выступать в цирке. Ты понимаешь, чайка? Ты видела когда-нибудь цирк?

Я очень люблю цирк. Когда мы были за границей, я часто ходил в цирк с папой. Приезжали артисты и к нам, в воинскую часть, расположенную в Белоруссии. А как-то, когда из-за границы вернулись, побывал я в московском цирке. Там я Дурова с его зверьками видел. Как интересно! И чего только не вытворяют его звери и птицы! У него даже пеликаны есть. А морской чайки все же нет.

Я смотрел на тех зверьков, а сам думал: вырасту и обязательно дрессировщиком стану. Затем я долго дрессировал нашего кота Дорофеича. Он у нас особенный кот. Огромный, в медвежьей шубе и ленивый-ленивый. Мама говорит, что он сибирский. Но все равно, у меня ничего не получилось, как у дрессировщика. Дорофеич совсем не слушался. Я приказываю ему прыгнуть через палку, а он будто и не слышит. Тогда я сделал из лозы колесо, думал, что Дорофеич сквозь него будет прыгать. А он и на этот раз поленился. Я, рассердившись, взял в библиотеке книжку и начал читать о том, как дрессируют зверей. Оказывается, дедушка Дуров учил, что со всеми зверями надо обращаться ласково. Я уже ласково, не жалея времени, уговаривал Дорофеича, как вот сейчас уговариваю чайку. Но Дорофеич — вот лодырь! — не слушал меня и, закрыв глаза, прикидывался спящим.

Пробовал я гладить его по спине. Он еще крепче смыкал глаза и только мурлыкал от удовольствия. Он решительно не хотел прыгать.

Хотел я научить его стоять на задних лапах. Пока держишь крепко за передние лапы — он действительно стоит на задних. Но стоит выпустить его передние лапы из рук, как он тут же падает ка все четыре и… прыгает на диван.

Учил я его ходить на двух ногах. И вот, пока я веду его за передние, идет, а как только выпущу их из своих рук — сам, дескать, иди! — никак не хочет идти. Я уж и мясом приманивал его — не помогало. Если поднесу котлету к самому носу, непременно схватит. Если же подвешу ее к потолку, чтоб сам поднялся на задние лапы и достал, будет целый день голодать, бездельник, но и с места не сдвинется. Только сердито мяукает: сними, мол, котлету с бечевки.

Вот тогда я и решил проверить, как повлияет на Дорофеича та дрессировка, которую не признавал Дуров. По примеру других дрессировщиков, я взял в руки прутик. Взял и говорю Дорофеичу сурово: «Эй ты, лодырь! Если не хочешь быть битым, поднимайся быстрее на задние лапы и хватай котлету зубами. Схватишь, так в награду еще две получишь. Как премию. А если ты, котюга поганый, не исполнишь мой приказ, я этим прутом спущу с тебя медвежью шубу». Что же вы думаете? Повлияло это на него? Точь-в-точь как на лодыря-двоечника просьба или объяснение учителя. Сощурился он, отвернул свою морду и даже не посмотрел на прутик.

Ну я все-таки угостил его прутиком. Сжался он в ком, уши прижал к голове, глаза сомкнул крепко-крепко и словно врос в пол. Я его «дрессирую», а он — ни звука! Решил, наверное, испытать мои нервы. Ну и ничего не вышло у меня. Дорофеич выпрыгнул в окно и до самого вечера не появлялся. Я убедился, что дедушка Дуров писал правду, и понял, что дрессировщик из меня не получится.

Только я не сразу прекратил дрессировку. На следующий день я из бумаги и лоскутков старой материи изготовил для Дорофеича генеральскую форму. Надел я на него узенькие брючки с желтыми лампасами, на плечи натянул красный китель с круглыми парчовыми погонами и желтой бахромой, а на голову — высокую-высокую шапку из бумаги. Поставил Дорофеича на задние лапы — не кот, а настоящий тебе Наполеон, только с усами. А усы роскошные: седые, как у старого гренадера из тех, которых я видел в кино. Ну и смешной же был Дорофеич в своей форме. Я водил его по дому, а он стеснялся. Закрывал глаза, отворачивался и, судя по всему, не хотел быть военным. Но, хотя Дорофеич и не пожелал маршировать по доброй воле, я все равно показывал его и маме, и папе, и многим другим. Все весело смеялись, а Дорофеич продолжал смущаться. А когда вырвался из моих рук, то утащил на чердак всю форму, да и растерял где-то и свой китель, и брюки, и высокую-высокую гренадерскую шапку.

С тех пор я навсегда отказался от дрессировки зверей. И вот теперь — морская чайка. Ну скажите, пожалуйста, разве не интересно было бы, если б эта чайка в благодарность за то, что я ее лечу, выполняла мои приказы?

— Чайка, чаечка, иди, я тебе дам рыбки!

Не идет. Я зову еще и еще, — будто и не слышит. Ну зря ты думаешь, что я тоже поленюсь, — я тебя сам поймаю!

Чайка бегает быстро — ноги-то у нее длинные. То в один угол, то в другой. Я даже шишку на лбу набил, наткнувшись на стропило. Кое-как все-таки поймал ее в одном углу. А когда поймал, она уже не вырывалась, сидела в руках тихо, знала, что буду кормить.

Как же быстро съела она всех бычков! И, кажется, не наелась. Но я умышленно так сделал. Я не выкладывал перед ней всю рыбу. Добрая половина осталась у меня. Когда я выпустил ее из рук, она побежала в угол. Тогда я достал остальную рыбу из-под сетки, показал ее чайке: