Море в ладонях - [74]

Знала ли она его раньше?

Знала! Но знала со стороны…

Думала, что их отношения зайдут так далеко?

Не думала!

Так чего же хотела?

Просто хотела дружбы с порядочным человеком, участия, как и каждая одинокая женщина.

И все же в эти минуты ей не о чем было жалеть. Верила — к ней он добр, человечен, а может, и чуточку больше — любит по-своему…

А тех, кто умеет любить, она всегда уважала. Каждому право дано на любовь. Великое, сложное, сильное это чувство! Но и к ней пришло оно не в пятнадцать и не в семнадцать лет. Пришло в двадцать семь, когда, к сожалению, многое утратило прелести жизни, свежесть красок и ощущений. Когда познала она уже близость мужчины. Когда встретила человека, которого вдруг по любила за все, абсолютно за все… Тот человек — Ершов.

— Выпьем! — жестоко сказала она и наполнила рюмки.

Теперь и ей хотелось скорей охмелеть. Перед ней был не Ершов, а другой. Ершов ей встретился два года, назад и тоже не мальчиком. Но седыми висками того человека она бы гордилась. Ершов ей казался совсем не обычным, вне сравнения с другими, вне сравнения и с Ушаковым.

А она? Что ж она?

Она казалась себе недостойной Ершова…

Возможно поэтому хмель и не трогал ее?

— Чаю? — спросила Ксения Петровна, заметив, как Виталий Сергеевич уперся потухшим взглядом в стол.

— Да, чаю покрепче, — сказал он очнувшись.

Он потер руками виски, резко встал. И пока она заваривала свежий чай, подошел к книжной полке. В первом ряду слева направо стояло пять книг — все Ершова.

Тупая боль кольнула под сердце. Сомнений не оставалось:

— Ксения Петровна! Вы увлекаетесь местной литературой? — голос его ревнив и капризен, непривычный и для себя.

— Я люблю все наше — сибирское. Наш театр, наши книги, наши песни…

И тут Ушаков сам не понял, с чего вдруг его прорвало:

— А мне думается — музыкантишки наши только мнят себя композиторами… И Ершов этот, премного наслышан о нем…

— Извините, Виталий, — так и назвала впервые по имени, — не будем говорить об искусстве. Вы меня обижаете, а я легко ранима.

— Ради вас смолчу. Мне только хотелось сказать, что перевелись у нас Пушкины, Лермонтовы…

— Не забывайте: люди творчества — люди вдохновенного труда. Это не дрова колоть или носки штопать.

Он смотрел на ее матово-белые руки, державшие заварник, и хотел, чтобы эти руки оставили все и обвились вокруг его шеи. С чего он затеял с ней ссору, к чему? Он и понимал, что ведет себя глупо, и противился голосу разума.

Ксения Петровна поставила на стол чашки, вазу с конфетами. Он зачем-то достал с книжной полки первый попавшийся роман Ершова, раскрыл титульный лист, прочитал:

«Самых добрых Вам пожеланий, Ксения Петровна! С уважением, автор».

Ксения Петровна болезненно улыбнулась и пояснила:

— На книжном базаре купила. Там и автограф заполучила.

— Вы знакомы? — спросил Ушаков.

И тут она впервые за этот вечер увидела в нем не только мужчину, но и то должностное лицо, которому при желании ничего не стоит испортить немало крови Ершову.

— Нет, нет! — сказала она. — Знаю только в лицо…

Он понял: она солгала, и это его покоробило, заставило посмотреть на нее другими глазами. Взвесив роман на ладони, Ушаков усмехнулся и объявил:

— Книжка, как книжка. Ничего особенного.

И тогда она возразила с упорством:

— Неправда! Хорошая книга.

У Ксении Петровны погиб брат на фронте. Как и герои Ершова, ушел на войну со школьной скамьи. Не успев полюбить, не успев познать жизнь, пал под Сталинградом. Ксения Петровна, читая роман, над многими страницами плакала. Близким и понимающим другом показался тогда ей автор… А потом специально ходила на читательскую конференцию в городскую библиотеку. Однажды случайно танцевала с Ершовым на юбилее театра. Боялась себе признаться, что сперва полюбила заочно, по-глупому, а затем и воочию. Все, что угодно, но измываться над чувством своим она никому не позволит:

— Положите книгу! Я очень прошу. И вообще… Давайте лучше пить чай.

Он увидел, как повлажнели ее глаза, и поспешно сунул на место книгу.

— Простите. Хотел пошутить. Получилось глупо.

— Чай готов, — объявила она. — Давайте же пить!

Он действительно хотел крепкого чая, понимал, что «хватил лишку» не только в спиртном. Густой, почти черный напиток пил маленькими глотками. Пил и мучительно думал: «Какой же дурак. Начал за здравие, кончил за упокой». Ему было теперь неприятно за свое поведение. Бесспорно, и Ксения Петровна давно поняла, что ко всем его недостаткам он еще и ревнив. Какое имел он право на ревность и кто он собственно ей?! С таким же успехом могла и она спросить его о жене, спросить, зачем он пришел…

Несколько лет назад с ним уже был аналогичный случай в гостинице «Метрополь». Он прилетел в Москву 8 марта. День был воскресный и праздничный. До вечера далеко. Порядком проголодавшись, спустился в пустующий ресторан. Почти следом вошла лет тридцати миловидная женщина. Несколько задержавшись у входа, направилась прямо к его столику. Ветку мимозы держала так, словно готова была поднести ему.

— У вас не занято? — спросила смущенно и покраснела.

Она себе заказала скромно чашку кофе с пирожным и бокал шампанского. Он себе — суп-харчо, лангет, селедку под майонезом, икру, «столичной», чешское пиво, еще чего-то — словно сибирский купец…