Море в ладонях - [70]

И вот снова встретились два человека, по своим убеждениям два противоположных полюса. Если бы каждый мог не просто видеть перед собой другого, а смог бы проникнуть в тот самый сложный человеческий аппарат-мозг — они бы сразу поняли, что им никогда не найти общую точку зрения на предмет разногласий. И потому они медленно, но неотвратимо вступали в борьбу мнений, все же надеясь понять друг друга.

Платонов начал с того, что Байнур дает человеку и силы и жизнь, избавляет его от недугов, поит и кормит, что человеку небезразлично, что станет с Байнуром завтра.

Крупенин пытливо слушал. Он понимал: не найдет Платонов поддержки здесь — пойдет дальше. Не лишне знать, насколько крупны его козыри. Он тут же вспомнил, что позабыл сообщить в управление кадров, куда поедет осенью отдыхать. В Баден-Бадене, в Венгрии, в Польше был. Жена не против Болгарии….

И тут осенило Крупенина новое — от обратного. Ему доложили, что завтра в десять утра коллегия Комитета. Приглашали, если не будет он занят. Вопрос на коллегии важный: о перспективе развития лесохимической промышленности Сибири и Дальнего Востока. Почему бы Платонову не послушать, какой грандиозный размах примет вскоре эта важная отрасль народного хозяйства, какое внимание ей уделяется. Пусть ученый вглядится в события жизни, осмыслит их шире и глубже. Не твердолобый же он наконец…

На вопрос об изыскательских работах в районах бухта Южная, Сосновые Родники, Тюлений мыс Крупенин просто ответил:

— Они никому не вредят. Результаты могут быть использованы в различных целях. А почему бы, Кузьма Петрович, нам не построить в Сосновых Родниках курорт для работников лесной промышленности? Я бы сам с удовольствием отдохнул на Байнуре.

Против этого никто не мог возразить. А Крупенин снова заговорил о предстоящей коллегии. Он был уверен, что если даже Платонов попытается «выкинуть номер», то будет бит не им лично, а представительством Комитета и главков. Платонов же расценил все по-своему. Он сможет лучше понять далеко идущие планы того же Крупенина, с которым решил потягаться в своих убеждениях, принципах.

Они условились перенести окончательный разговор о претензии ученых еще на день.

Ровно в десять собрались все члены коллегии, ждали только Крупенина. Разместились за длинным столом: в торце председательствующий, рядом — почетное место Прокопию Лукичу, далее заместители, начальники отделов Комитета, члены коллегии, представители министерств и ведомств, у которых есть с Комитетом взаимные интересы.

Платонов, Мокеев и Головлев, руководители ведомственных проектных институтов сидели на стульях вдоль стен. Огромные окна были слегка приоткрыты. Но на улице так же жарко и душно, как в помещении.

Крупенин вошел. Сдержанный всем поклон. Пожал председательствующему руку, опустился в кресло. Он взглянул на повестку дня, на мгновение плотно сжал губы, что-то с укором шепнул председательствующему. Но тот уже представил слово Головлеву.

Головлев ничего нового для Платонова не сказал. Он объяснил причину задержки строительства, попросил у представителя своего министерства, присутствующего на коллегии Комитета, дополнительную технику, заверил, что будет форсировать строительство главного корпуса, сослался на большое количество бросовой проектной документации.

— Что вы на это скажете? — спросил Мокеева председательствующий. Увидев, как тот достает из портфеля папку с какими-то документами, предупредил: — Только по существу, пожалуйста.

Мокеев все же пытался «копнуть поглубже». Сослался на трудности производственного порядка и загруженность штата, пошел с битого козыря: заговорил о той обстановке, которая создалась в свое время вокруг строительства целлюлозного на Байнуре.

Крупенин первым не выдержал:

— Но за собой-то вы чувствуете хоть долю вины?

— Так точно, Прокопий Лукич.

И сразу посыпались вопросы со всех сторон.

Ответы были похожи один на другой: «совершенно справедливо», «точно так», «я искренне огорчен», «будет сделано», «слушаюсь».

— Садитесь, Модест Яковлевич, — сказал председательствующий. — Вы готовили этот вопрос, Василий Аполлинарьевич? Прошу вас!

Василий Аполлинарьевич встал, кашлянул, расправил покатые плечи, и его узкое, слегка рябоватое лицо стало сразу необыкновенно серьезным, торжественным:

— Товарищи! В том, что произошло между Еловским строительством и Бирюсинским гипробумом, во многом повинен я. Как руководитель отдела госкомитета и коммунист я должен признать…

И тут началось:

— …Я заверяю коллегию, ее руководство и вас, Прокопий Лукич, что с этого дня и момента лично возьму под свое наблюдение работу Бирюсинского проектного института. Я поражен, с каким спокойствием, пренебрегая самокритикой, товарищ Мокеев тут доложил о тех недостатках, с которыми невозможно мириться!

Платонов слушал и удивлялся. Такого самобичевания за всю жизнь, пожалуй, не наблюдал. А Василий Аполлинарьевич всем своим ораторским талантом вновь обрушился на Мокеева. Говорил, не спуская глаз с председательствующего и Крупенина. Платонов даже поморщился, хотя никаких симпатий никогда не питал к Мокееву.

В жизни часто смешное уживается с трагическим. И вот в приоткрытую раму влетел огромный лохматый шмель. Он по-хозяйски пересек кабинет, закружил над столом, где заседала большая часть присутствующих. Шмель чем-то напоминал предвоенного «ишачка», тихоходного, но верткого ястребка, который в любую минуту мог басовито спикировать на облюбованную цель.