Море в ладонях - [63]

— А ты-то что злишься?

— Извини, — невесело ответил он. — Груз на душе какой-то. Не хотел печатать тайком статью о Байнуре. Приезжал специально ее показать, не получилось.

— Ну вот, началось, — поджала верхнюю губку Таня.

— Нет, хоть теперь послушай!

— Нудный же ты, Андрей. Я об одном, ты о другом. Может, сегодня будет иначе?

Спидометр отсчитывал километры. За кабиной мелькали сосны, березы, кедры. Багрянец осин и грозди рябины уже не привлекали Таниного взгляда. Она вспомнила о Катюше и хитром прищуре во время танца. Об очень синих, как вода Байнура, глазах Марины, о Ершове, предлагавшем к услугам Марины библиотеку… Не выдержал первым Андрей:

— По мне лучше сказать правду, чем что-то таить.

— Ты это о чем?

— Как о чем?

Таня слишком спокойно, совсем непонятно зачем, сказала:

— Андрей, останови машину.

Он подчинился.

Распахнулась дверца, и Таня выскочила на гравийное полотно, сняла туфли, чулки, захлопнула за собой дверь:

— Езжай, пожалуйста.

— Как это езжай? — спросил он, сжимая до боли «баранку».

— Очень просто. Своей дорожкой. Не беспокойся, меня кто-нибудь подберет. Здесь и до шоссе недалеко, а там машин хватит…

Километров двадцать было уже позади. До шоссе не менее десяти. «Что она снова придумала?» — нервничал Дробов. Газик медленно ехал за Таней на самой пониженной скорости. С такой поездкой и на половину пути не хватит горючего… Мотор сразу же перегреется…

— Не дури! Садись, пожалуйста! — крикнул он, раскрывая дверцу в ее сторону.

Таня совсем взорвалась:

— Сказала не сяду, значит, не сяду!

Мотор взревел, и машину словно подбросило. «Козел» помчался, не разбирая колдобин и выбоин… Только на следующем перевале Андрей одумался. «Что же это творится?» — спрашивал он себя, заглушая двигатель.

Таня его догнала через четверть часа. Шла по тропинке, обочиной, туфли держала за длинные острые каблучки.

— Вроде бы хватит! — крикнул он зло.

Но она даже не повернулась. Прошла мимо с выражением достойного недоумения, напустив на себя безучастный вид. Он никогда не думал, что могут так нравиться ее оголенные сильные ноги, что умеет она ходить слегка раскачиваясь в бедрах, что может свести с ума кого угодно.

На следующем крутом перевале Андрей нарочно прогнал машину за поворот, сам вернулся метров на двести, пока не увидел дорогу и Таню. До Тани было, по меньшей мере, километра полтора.

Он сошел за обочину, к уступу скалы, улегся в траву. Под руку попала поблекшая ромашка. Андрей подтянул цветок и стал обрывать жухлые лепестки. Он не просто их рвал, а считал. Считал, видимо, для того, чтобы решить для себя: чет или нечет, любит, не любит. Только и не хватало еще ворожить. На его лице появилась гримаса беспредельного разочарования. Он вырвал ромашку и, смяв, отшвырнул…

А мысли снова о Тане, о ней. Можно лежать так вечно и думать. А можно спрятаться за багульник, что растет у самой тропинки. Тогда он схватит Таню, как только она подойдет… Схватит, не даст опомниться, не даст говорить, зацелует, пока не обмякнут, пока не ответят губы ее взаимностью.

Но такого порыва хватило ему ненадолго. Чем меньше оставалось Тане идти, тем реальней он ощущал свое глупое положение.

Андрей встал, подошел к кусту смородины. Кто-то ягоды обобрал. Зато дальше куст. Здесь уже гроздь, вторая. И дальше, дальше…

Под самой скалой было столько смородины, что можно набрать ведро. Но что это там — среди крупных камней?!

Два серых волчонка пугливо жались друг к другу, не спуская глаз с Дробова. Недавно волки задрали на пастбище у Бадана корову и двух телят. Зимою и эти начнут резать скот, диких коз и сохатых. В машине осталась тозовка. Волчица, должно быть, охотится для волчат. Прибежит, почувствует след человека, немедленно сменит логово… И Дробов стал приближаться так, чтоб загнать волчат меж камней…

Все остальное произошло очень быстро. Он бросился на обоих и придавил. Один, что покрепче, вцепился в руку, второй сумел выскользнуть и сразу же скрыться в кустарнике. Сколько теперь ни упрямился пленник, его держали крепкие руки. Он царапался и кусался, скулил и рычал.

Дробов вышел уже на дорогу, увидел совсем близко Таню и в этот же миг почувствовал в спину удар, потерял равновесие…

Таня окаменела, горло перехватило, она не могла даже вскрикнуть, сдвинуться с места. Освобожденный волчонок, дрожа всем телом, вначале пятился к лесу, потом обернулся и тут же исчез в чаще…

А на земле шла борьба. Не на жизнь, а на смерть. Человек и матерый зверь перекатывались друг через друга. То человек валил зверя, то зверь человека. Волчица дико рычала, хрипела. Казалось, и человек что-то кричит и хрипит. Таня не знала, что делать, металась и плакала. Но вот почему-то волчица, откинув голову назад, теперь рвала Дробова только когтями. И к ужасу своему, Таня увидела, что левая рука Дробова все глубже и глубже уходит в пасть хищника, а правая никак не может сжать могучую, лохматую шею…

Сколько все продолжалось, Таня не знала. Но то, что она пережила, было самым ужасным в жизни.

Наконец Дробов оказался верхом на звере. Теперь не одна, а обе руки, окровавленные и страшные, сжимали горло слабеющей волчицы. Лапы ее все меньше рвали на нем одежду, из пасти с пеною прорывались отдельные звуки, глаза мутнели, выкатывались свинцовыми яблоками… А еще через некоторое время Андрей медленно встал, подобрал булыжник и с силой обрушил его на голову зверя.