Море в ладонях - [37]

— Но неужели только война и война! — не вытерпела она наконец.

— Нет! — согласился я. — Нет…

И я рассказал о другом. Рассказал, как в сорок первом году, после тяжелых боев под Ржевом нас отвели на отдых в Тесницкие лагеря под Тулу. Нас пополняли, штопали, ремонтировали. У сторожа лагерей была дочка Катюша. Все мы были тогда от нее без ума, а больше других Володька. После отбоя я видел его не раз возле ее калитки. Когда Володька сидел на скамейке — Катюша стояла. Когда сидела она — Володька стоял. За день до отправки на фронт Володька пришел перед самым рассветом. Он был возбужден, охмелел от счастья… И я понял все…

— И вы рассказали эту историю матери? — спросил Робертс.

— Рассказал.

— А мать?

— Старая женщина с минуту смотрела на меня широко открытыми, вдруг вдохновленными радостью, глазами. Я молчал. И тогда с надеждой и страхом она спросила: «Может быть, там, может?..» Я отрицательно покачал головой. В Тесницких лагерях мы жили в сентябре, а Володьку убили в ночь под Новый год. За три месяца он получил от Кати не менее тридцати писем. Он не без гордости доверял их мне. Должен сказать, что прекрасней я писем не читал. Скажи я Володькиной матери: «Может» — и она бы, не сомневаюсь, отправилась даже пешком, чтоб только найти Катюшу.

Ершов двумя затяжками докурил сигарету:

— И знаете, Джим, после нашего разговора я понял: Володькиной матери стало легче: у сына ее была еще и другая, пусть слишком короткая, но тоже яркая жизнь… Была здесь — на земле, а не там — в раю…

Он вновь помолчал.

— Моему поколению пришлось торопиться жить. Мы еще плохо знаем, какие тяготы выпадут на долю наших детей. И что наша ревность в сравнении с грядущим?! Лишняя тень по дороге к солнцу!

Робертс, закрыв глаза, с минуту не шевелился, потом спросил:

— В своих книгах вы никогда не писали об этом?

— Нет.

— Не будете возражать, если когда-нибудь я использую ваш рассказ?

— Нет.

По плотному гравию «Волга» шла мягко, и только на крутых поворотах сильнее шуршали покрышки да пассажиров клонило то в одну, то в другую сторону. Робертс, окинув взглядом нависшие скалы, спросил:

— Мне говорили, что в этих чудесных местах бывал Чехов?

— Да, когда ехал на Сахалин. Только тот тракт заброшен. Узок и очень опасен…

— В отношении сибиряков у меня своя теория, — снова заговорил Робертс. — Мне думается, что смешение коренных жителей Сибири с поселенцами европейской принадлежности позволило получить тех сибиряков, которые известны миру как наиболее мужественные и закаленные люди. Я имею в виду трудности этого необжитого края и вторую мировую войну, в которой сибиряки храбростью и отвагой снискали особую любовь и уважение многих народов. По-моему, такое смешение благотворно влияло на развитие населения этого края.

Ершова сомнения не одолевали, и он возразил не менее горячо:

— Действительно, первые поселенцы часто находили себе подруг среди якутов, бурят, эвенков. Как правило, азиатская кровь одерживала верх, и дети большей частью походили на матерей. Но это незначительная часть населения. Скорей всего, климат, условия жизни, борьба с природой делали людей сильнее, красивее, мужественнее. Получить пуд пшеницы на Кубани и у нас — не одно и то же. А вот паренек украинец, приехав в Сибирь, вскоре становится неузнаваемым. Только на Бирюсинской ГЭС трудилось около пятидесяти национальностей, и многие из них теперь считают себя сибиряками. Здесь совсем ни при чем смешение азиатской крови с европейской. Так что теория ваша весьма уязвима, — закончил насмешливо Ершов.

Морщины наползли на лицо Робертса:

— Не я один имею такое мнение, — подчеркнул он.

— Ваше право его утверждать, мое — соглашаться, не соглашаться. Как ни странно, нам вновь пытаются внушить, что земли по Урал не наши, что и мы-то здесь ни к чему…

— Я не об этом…

— А я все чаще вспоминаю Хасан и Халхин-Гол. Мне слишком памятна старая песня о ветре с востока.

— Но неужели не больно вам за то, что произошло с Китаем? — спросил Робертс резко.

— Больно! — ответил Ершов.

— А мне не только больно, мне страшно!

— За что вам страшно?

— За многое…

Робертс откинулся на спинку сидения, полузакрыл глаза. Кажется, головные боли снова одолевали его. И все же он продолжал:

— Я недавно слушал Пекин. Китайцы упорно твердят о бывшей тактике в антияпонской войне, о так называемом окружении городов деревнями, о блокаде и захвате этих городов. Они утверждают, что Азия, Африка и Латинская Америка — это тоже опорные базы вокруг Соединенных Штатов. Они признают — у них мало ядерного оружия и самолетов, зато считают, что их политическая мощь уже нечто такое, что способно сокрушить военную мощь Америки… А ваши отношения с Китаем? К чему они приведут?

— Не с Китаем, — направил Ершов, — с правительством Китая.

Робертс словно не слышал:

— Вы были в Испании в тридцать шестом?

— В Испании, нет! — ответил Ершов.

— А я встречал там русских и китайцев, болгар и французов, чехов и итальянцев! Как бы сейчас те ребята оценили происходящее между самыми крупными коммунистическими партиями на нашей планете? Вас не тревожат события сегодняшнего дня?

— Тревожат.

— Так где же выход?

— Видимо, прежде всего во взаимопонимании.