Море в ладонях - [35]
Они поднялись в номер. Дверь оказалась незапертой. На правах мужчины, Ершов вошел первым. Робертс только что принял ванну, был полуодет.
Пришлось вновь торчать в вестибюле. Хотелось плюнуть на все и уехать.
— Прошу… Не сердитесь, пожалуйста…
И Ершов увидел в глазах Марины синеву байнурских глубин.
— В полете мы ужасно устали. И когда Робертс сильно переутомлен, у него наступает полное онемение части лица и плеча…
«Ну повезло!» — подумал Ершов. В последние дни работалось хорошо. Вырисовывался конец повести. А тут, как на грех, одних встречай, других провожай. С утра до вечера бегай по совещаниям.
Не почувствовал Ершов расположения к Робертсу и во время завтрака. Из чувства солидарности он тоже съел яйцо, выпил стакан кефира и остался голоден. Ждать мясное, задерживать гостя, казалось, по меньшей мере нескромным.
В Зареченский совхоз выехали с большим опозданием. Овощные культуры, поля кукурузы и племенной скот не заинтересовали австралийца. Он заявил, что видел лучшую кукурузу на полях Украины, лучших коров в Литве, более крупных свиней в Белоруссии. Когда возвращались в рабочий поселок, он потребовал остановить машину возле заглохшего трактора. Подошли и представились.
Оказалось, что тракториста зовут Иваном, фамилия — Сидоров, семья его — пять человек, работает и жена. В общем, живут неплохо. Бывает, конечно, всякое: за прошлый месяц зарплату не получили…
Робертс, словно того и ждал, повернулся, нахмурившись, к Ершову:
— А почему не получили?
— Я не директор совхоза, не знаю.
— Мы поедем к директору!
Но директора в рабочем кабинете не оказалось, уехал в город.
— Тогда надо идти к председателю профсоюза, — не отступал австралиец. Его лицо выражало и удивление, и возмущение, когда он говорил с профоргом. Он даже не сел, заставив тем самым стоять присутствующих.
— Вы можете ничего не объяснять. Я не выискиваю ваших недостатков. Но поймите, я должен знать, почему они возникают, в чем их существо. В моей стране уже в конце девятнадцатого века профсоюзы первыми в мире добились восьмичасового рабочего дня. У нас еще недостаточно сильна коммунистическая партия, но профсоюзы в рабочем движении, в защите рабочих играют решающую роль! Если бы у нас предприниматель не выплатил зарплату, то рабочие немедленно дали б расчет своему профсоюзному лидеру…
Председатель профкома был явно сбит с толку, но, по мере того как говорил Робертс, на скулах его отчетливей обозначались желваки. Он объяснил, что представилась возможность закупить крайне нужное оборудование для механических мастерских, и совхоз закупил. Приобрел дополнительно три трактора, четыре автомашины, строит свой маслозавод. Посеяно больше, чем намеревались в прошлом году. Часть продукции запродана, но не за все получены деньги. Есть перерасход фонда заработной платы. Время горячее — уборка. Людей не хватает. Пришлось нанимать со стороны. Тех, кого наняли, зарплатой обеспечили…
— Своим не отказываем в продуктах сельского хозяйства. Возможно, что кто-то из наших рабочих купит себе мотоцикл на месяц поздней, но без куска хлеба, как у вас, не останется. Поступят деньги — немедленно выдадим, кому недодали!
— Немедленно? — уцепился Робертс.
— Да!
Очевидно, этот ответ устраивал и не устраивал его. Зарубежному коммунисту явно хотелось, чтобы в той стране, где власть принадлежит трудовому народу, все было без сучка и задоринки. Он повернулся к Ершову:
— А может, надо создать в государственном банке дополнительный фонд зарплаты на подобный случай?
— И снять средства с другой отрасли народного хозяйства? — вопросом на вопрос ответил Ершов. — Не справедливее ли заставить хозяйственников планомерней распоряжаться своими доходами! У вас капиталист не станет замораживать и фунта стерлингов?!
Робертс потер висок, словно силился что-то вспомнить:
— Капиталист не станет, — наконец согласился он. — Но, если позволите, мы еще вернемся к этому разговору.
— Не возражаю, — ответил Ершов.
И снова с претензией, будто в отместку:
— Когда я увижу Байнур? Сегодня? Завтра?..
— Сегодня, сегодня! — подтвердил Ершов и направился к выходу.
Во второй половине дня на «Метеоре» поднялись по Бирюсе, пересекли в узком месте Байнур и оказались в Лимнологическом институте.
Пока находились на борту «Метеора», Ершов знакомил гостя с сибирским морем:
— Здесь ширина километров девяносто. Длина Байнура равна расстоянию от Москвы до Ленинграда. Глубина в этом месте тысяча шестьсот метров…
От Ершова не укрылась рассеянность переводчицы. Но он не знал того, что недавно произошло на Байнуре с ее сестрой, Игорем, Дробовым, с ней самой…
Робертс заметил Ершову:
— Русские любят мыслить цифрами. А я смотрю на Байнур, и мне чудится мой Сидней. Я вспоминаю Басс, на берегу которого мой Мельбурн! Здесь нужны краски, не цифры!
— Рад, что понравился вам Байнур.
Джим улыбнулся, и его худое лицо стало сразу свежее, моложе.
— Понравился — не то слово. Я люблю все сильное, неподдельное и красивое. Я приехал увидеть таких же красивых людей, как это море!
— Поживем — увидим, — сказал себе тихо Ершов. Но Марина перевела. Она не любила «редактировать» собеседников, пересказывать, их мысли, что делают многие на ее месте.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».