Море в ладонях - [38]

Робертс потер ладонью правую щеку, висок. Щека чуть вздрагивала. Марина уже с беспокойством смотрела на своего подшефного, на Ершова. Но Робертс перевел дыхание и снова заговорил:

— В нашей стране коммунистическая партия не имеет такого влияния, как у вас. Но она не настолько слаба, чтобы с ней не считались. Когда мы организуем митинги или выходим на демонстрацию, то несем не портреты политических лидеров, а лозунги с нашими требованиями, карикатуры на буржуа. Так у нас принято… И только портрет Сталина мы брали на демонстрации… Не раз полиция разгоняла дубинками нас, провокаторы забрасывали камнями, служители культа проклинали в проповедях. Нашему народу годами внушают, что коммунизм — это утопия, шарлатанство, надувательство. Но мы всегда и во всем ссылались на ваш пример. Говорили: вот вам Советский Союз — смотрите, учитесь, делайте так, как делали там… Вы не можете даже представить, как взвыла вся буржуазная пресса, заполучив вперед нас материалы двадцатого съезда. А наша коммунистическая газета три дня молчала. Почему так случилось? Почему?!

— Так объясните, чего вы хотите? — не выдержал Ершов.

— Я хочу полной откровенности между братскими коммунистическими партиями.

— А кто вам сказал, что я не хочу откровенности?

— Значит, вы настаиваете, что ваше партийное руководство поступило правильно?

— Я рядовой коммунист и не настолько компетентен, чтобы знать, в какой день, в котором часу были посланы вам документы съезда.

— Да, да! Конечно! — согласился язвительно Робертс. — Но я не об этом. Вы, действительно, не почтовый работник. Я говорю с вами, как с писателем-коммунистом, как с государственным деятелем… Раньше я считал самым отвратительным злом на земле империализм, теперь в один ряд с этим злом вышел национализм… В ужасном качестве обнажает себя в том же Китае культ…

Ершов перебил:

— Извините, мне с моим скромным творчеством, действительно, далеко до масштабов государственной деятельности. Что же касается советских писателей, то они не так уж и плохо дерутся с различным злом на земле. Я не люблю общих фраз. Так можно говорить обо всем и ни о чем.

Похоже, что Робертс обиделся.

— Я тоже не демагог, — буркнул он. — Хотите конкретно? Пожалуйста! Надеюсь, вы читали роман Кьюсак «Скажи смерти нет».

— Читал.

— Так вот: вопросы, поставленные ею в романе, обсуждались правительством. Правительство было вынуждено принять ряд мер для борьбы с туберкулезом. А что сделано у вас по многим статьям о Байнуре, о вашем лесе?

Ершов скрыл улыбку. Его собеседник слишком легко переходил от темы к теме. И все же разговор шел в одном и том же ключе: вы не имеете право на недостатки, не имеете!

— У нас нет той проблемы, которую поднимает Кьюсак, — ответил он. — Подобные проблемы в основном были решены декретами Владимира Ильича. Борьба с тифом, венерическими болезнями, с туберкулезом явилась первой необходимостью молодой Советской Республики.

Ершов сделал паузу, Робертс выжидал. Тогда Ершов снова заговорил:

— Дело другое — статьи об охране природы. Их, действительно, много. Наверное, столько, сколько мы строим новых промышленных предприятий. Они напечатаны в районных газетах, в областных, в центральных. Они различны и по своему значению. Давайте конкретно!

Робертс устало спросил:

— Конкретно?

— Да!

— Байнур! О нем я читал не только в советской прессе.

— Байнур, дело другое.

— Нет, — остановил Робертс, — вы тоже конкретно. Вы разделяете мнение директора Лимнологического института?

— Да! Я против строительства любого вредного предприятия на Байнуре.

— А целлюлозного завода? — оживился Робертс.

— И целлюлозного, если он нанесет ущерб народному хозяйству.

— Вы сомневаетесь в чем-то?

— Почти нет. Но я встретил немало думающих людей, которые защищают завод. А в нашем деле эмоции не всегда полезны.

К немалому удивлению Ершова, австралийский писатель с ним согласился:

— Да, да! Я, кажется, вас уморил. То о политике, то о правительстве, то о Кьюсак… Довольно! Давайте лучше о литературе.

— Литература тоже политика, — раскурив новую сигарету, заметил непримиримо Ершов.

— Что так, то так. Но я о стиле, сюжете, об языке, обо всем другом. Вы как работаете, сразу пишете или проспект составляете?

Теперь Ершов вздохнул так невесело, что австралиец покосился с усмешкой.

— Пишу трудно и медленно. Пока не получится страница, не берусь за следующую…

— А я вначале записываю фабулу рассказа и до тех пор, пока не продумаю всех деталей, пока не загорюсь рассказом или повестью, не сажусь за машинку. Зато правку почти не делаю. Над чем вы работаете сейчас?

— Повесть кончаю о гидростроителях… о молодежи…

Ершов хотел добавить, что собирает материал для романа о Байнуре, но воздержался. Зато Робертс не заставил ждать, занял вновь позицию нападающего:

— А Байнур не волнует вас? Не тревожат заботы ученых?! Кстати, о молодежи. Я был во многих городах, и мне думается: вы мало уделяете ей внимания. У вас мало клубов, вечерних кафе… Неужели молодежь не заслуживает большего?

— Клубов у нас действительно мало, — согласился Ершов. — Но, с вашего позволения, поговорим о молодежи, когда будем возвращаться в Бирюсинск. Вон посмотрите туда, это строительство целлюлозного. Одни, по старой памяти, называют это место Еловкой, большинство — Еловском.