Море в ладонях - [32]

«Сто лет, — подумал Виталий Сергеевич, — забудут и о тебе и обо мне… Пушкина не забудут, Ньютона, Чайковского…» Но тут он вспомнил Ершова, который недавно сидел в кресле напротив. «Вот этот при жизни создаст тебе памятник!» Стало зябко и жаль себя. Почему?

Он посмотрел на часы, нелегко вздохнул. Работай как вол день и ночь, делай, людям хорошее, на работе сгоришь, и тебя же ославят…

Еще утром звонила жена. По поручению райкома весь день она проведет на обувной фабрике, обедать будет в столовой.

Он вовсе не собирался встречаться с женой, но так случилось, что встретился. Тамара Степановна обедала в обществе Коренева, его дочери и Ершова.

— Приятного аппетита! — пожелал всем Виталий Сергеевич, что означало и «здравствуйте». — Нет, нет, не теснитесь, — поспешил успокоить сидевших и сразу пошел к свободному столику в соседнем ряду.

Официантка взяла заказ. Виталий Сергеевич невольно прислушался к разговору жены и ее собеседников. Голос Тамары Степановны низкий, грудной, спокойный, но достаточно громкий. В нем те звонкие отчетливые ноты, которые позволяют сразу же завладеть вниманием не только нескольких человек, а целой аудитории. Именно этот, выразительный, четкий голос когда-то привлек Ушакова. В те годы Тамара Степановна была молодой и даже красивой, работала инструктором горкома. Ей и сейчас никто не дает ее лет, а она на четыре года старше мужа. Когда они встретились, он не поверил, что она до него была замужем за полковником, погибшим в боях на Хасане. Увидел ее и подумал: «Это она». Ей аплодировали на городском активе, не жалея времени, рук. Когда она шла с трибуны в конец партера, женщины смотрели с завистью ей в лицо, мужчины восторженно вслед… Они поженились, как только Виталий Сергеевич осознал, что между ним и той, которую прежде любил он, стоит Коренев… И вот теперь копия первой любви сидела рядом с его супругой. Он смотрел то на Таню, то на Тамару Степановну. Жена над чем-то смеялась, чуть вздрагивая в полных, крутых плечах. Таня от матери унаследовала по-женски покатые плечи, высокую тонкую шею с маленькой родинкой. Именно в шею ему когда-то хотелось поцеловать Танину мать…

Он опустил глаза и на тыльной стороне ладони увидел шелковистый, красного оттенка пушок. Вчера парикмахер осторожно спросил, не остричь ли волос, торчавший из раковины уха. Его передернуло, но он согласился.

— Здесь свободно? — услышал он и не сразу понял, что обращаются к нему.

— Садитесь, прошу! — поспешил исправиться он.

Виталий Сергеевич уловил тонкий запах духов, напряг память, чтоб вспомнить, где видел эту гибкую, с броской внешностью молодую блондинку.

— Прошу меню, — предложил он ей и вспомнил: «Солнечногорск! Театр музыкальной комедии!»

Он предпочитал солнечногорский театр бирюсинскому. В Солнечногорске удачно сгруппировалась талантливая молодежь. В Бирюсинске все ходят в «заслуженных» и все хотят играть не дальше чем в первой паре. Мысли его прорвал Танин голос.

— Да! Да! — горячилась Таня. — Я пойду в крайком комсомола и от имени наших девушек и ребят потребую, чтобы статью опубликовали в молодежной газете.

«Молодежь, молодежь, — подумал Виталий Сергеевич. — Какой-нибудь местный конфликт об узких брючках и о шнурках вместо галстука, о неразделенной любви…» И тут же вспомнил фамилию актрисы: «Помяловская! Да, да, Помяловская!» Движения, голос, улыбка этой женщины напомнили Виталию Сергеевичу давнишнюю, но врезавшуюся в память историю. Когда-то ему приходилось учиться и подрабатывать. Вечером он пришел по нужному адресу, чтоб заменить в частной квартире электропроводку. Встретила молодая, гибкая женщина — очень такая, как Помяловская. Ему было тогда лет семнадцать, но он чувствовал себя далеко не мальчишкой. Работать пришлось со стола, под потолком. Женщина не отходила ни на минуту. Подавала кусачки, отвертки, изоленту. Но больше всего говорила. Говорила быстро, будто сыпала звонкой монетой по хрусталю. Видя, как он смущается, заливалась серебряным бубенцом. А потом, испытующе щурясь, лукаво стала выспрашивать:

— И ты танцуешь, конечно?

— Танцую.

— У тебя есть подружка?

— Да так, иногда дружим.

— Это как иногда? — смеялась она.

— На каток компанией ходим.

— А потом ты ее провожаешь, да?

— Провожаю.

— И не разу не поцеловал?! — осуждающим тоном заключила она. Губы ее капризно скривились.

Ему хотелось сделать что-то такое, чтобы дать ей понять: с ним шутить можно только на равных. Но каждый раз, когда он смотрел на нее, взгляд невольно скользил от высокой пруди до линии бедер, кровь горячей волной приливала к лицу, сердце стучало предательски громко, выдавало его, и он робел.

Тогда он, действительно, дружил с одной девочкой и даже однажды поцеловался с ней. Девочка была не очень чтоб очень — подслеповатая и трусиха, каких редко сыщешь. Но самые красивые девчонки их школы предпочитали дружить с пижонами из училища искусств.

Закончил работу он в полночь. Хозяйка забеспокоилась. Неделю назад на их улице хулиганы раздели пожилого мужчину. В доме был свободный диван. Но мальчишеское желание казаться смелым и сильным взяло свое. Он спустился с ее крыльца так важно, словно только что уложил на лопатки Поддубного, за углом же рванул в темпе лучшего марафонца.