Море в ладонях - [146]

— Спасибо, Дмитрий Александрович! Жду в гости.

Дома Ершова поджидала Ирина. Пролетом на Дальний Восток она сделала остановку в Бирюсинске, чтоб повидать его и дочь. Она спешила на съемки нового фильма в уссурийской тайге. Любимец публики, а точнее ребят, цирковой тигр Эму уже поджидал ее в Хабаровске.

— Не удивляйся, — сказала Ирина, поднимаясь навстречу.

На ней в талию черное платье со стоячим воротничком и большим золотым пауком на груди. На ногах капрон черного цвета, и лакированные, на высоком каблуке, туфли. Лицо загорело… Но это не был загар от щедрого южного солнца и ветра, а чуть глянцевитый, какой придают коже лучи кварца и крем.

— Вот заехала поглядеть на вас, — сказала она, с пытливой улыбкой всматриваясь в его лицо, очевидно, припоминая, каким оно было когда-то.

— Ну что ж, и на этом спасибо, — сказал он настолько спокойно, насколько мог.

До сих пор Катюша смиренно сидела напротив матери, а тут оживилась и, объявив, что пошла ставить чай, исчезла на кухне. Слышно было, как она наливала там воду, как чиркала долго спичками у газовой плиты и, совсем непонятно к чему, гремела чистыми тарелками.

На круглом столе лежали подарки: большая немецкая кукла с голубыми глазами и пышной прической, точь-в-точь какую купил Катюше отец лет пять назад. Дочь, собственно, в куклы не играла. Здесь же лежал веселый голубенький сарафанчик, из которого Катюша, наверняка давно выросла, лежала и толстая книжка, прочитанная Катюшей еще в прошлом году.

Уловив на подарках беглый взгляд Ершова, Ирина с чувством вины и досады, горестно покачав головой, сказала:

— А время течет. И ты, и Катюша совсем не те. Только, кажется, я осталась для вас по-прежнему блудной матерью и скверной женой. Вам меня трудно понять, и в своих убеждениях вы правы. Мне порой еще думается, что как человек искусства ты все же когда-нибудь меня поймешь… — И голос ее и жесты были печальны и сдержанны. Если она играла, то удивительно смело, небесталанно. — Своего я достигла. Мои портреты на крупных афишах не только в нашей стране… И фильмы идут с успехом… Да, идут!.. А вот… — И она так вздохнула, что он услышал в ее груди шум. — В общем, ребята, хотите или не хотите, но гостиницу я не заказывала. Надеюсь, что до утра у вас место найдется, а утром я улечу.

У этой женщины была здесь дочь. Сказать: уходи — Ершов не мог, не считал себя вправе. Жаль только, вечер пропал, можно бы поработать, сходить с Катюшею в парк. Пойти втроем — ни за что.

— Папа! Чай или кофе будем пить? — спросила Катюша, не переступая порог гостиной.

— Подожди, мой хороший, я только переоденусь, и мы вместе займемся ужином, — поспешила Ирина.

Она тут же переоделась в домашний халат, привезенный с собою, и, забрав из прихожей большую белую сумку, пошла на кухню.

Ершов взял газету и попытался углубиться в чтение, но ничего из прочитанного не понял. Мысли его смешались. Голос Ирины казался больше чем громким, доносился отчетливо, ясно:

— В этих баночках икра. Ты ведь любишь икру? Да! Одну раскроем, одну оставим вам с папой. Крабы раскроем, компот…

— Хлеб я сама нарежу, — сказала Катюша. — А вам дать консервный нож? Папа, ты не брал нож консервный?

— Он на окне! — ответил Ершов, понимая, что и Катюше не по себе в эти минуты. Когда-то он опасался, что Катюша потянется к матери, если мать позовет. Теперь понимал: такое уже не случится.

— Вот возьмите, — донеслось в подтверждение его мыслей.

Сели ужинать, и Ирина достала большую бутылку в причудливой упаковке.

— Кубинский коньяк! — сказала она. — Хотела привезти тебе ром ямайский, да поздно спохватилась, распродали. А вообще в Москве с продуктами хорошо. Неплохо и с тряпками. Достать можно все. И легче всего, знаешь, где?

— Где? — спросил вынужденно Ершов.

— В комиссионке. Не думай, не старое, в фабричной упаковке. Пять, десять рублей переплатил — и прекрасный импортный плащ. Чешские, польские, югославские и даже английские модные туфли…

Ни в кухне, ни за столом Ершов так и не услышал, чтобы Катюша назвала Ирину матерью. Что он мог подумать по этому поводу? Да ничего! Пришла к Катюше подруга, и они долго шептались в прихожей.

— Папа, нам надо с Машей стенгазету доделать.

— Бога ради! Мешать не будем.

— Да нет, ты не понял. Мы к Маше пойдем.

Вчера заголовок писали в Катюшиной комнате, сегодня им надо уйти. Ершов взглянул на Ирину. Очевидно, и та поняла, что дочери трудно определить свое отношение к приезду затерянной матери. Ирина легким кивком подтвердила, что возражать Катюше не стоит.

— Иди, — сказал Ершов.

Гостья наполнила рюмки и закурила:

— Почему бы не перебраться тебе в Москву?

— Зачем?

— Москва есть Москва. Столица! Там больше издательств, журналов, в конце концов больше культуры. У тебя теперь положение, имя! И я привыкла к Москве…

Пола ее халата сползла и оголила округлость ноги чуть выше колена. Возможно, Ирина и не заметила этого. Держалась так, как много лет назад, когда ему все было дорого в ней. Она пытливо сощурилась. Как ни странно, но лицо ее от коньяка стало свежее, моложе. Оно сохранило и прежнюю женственность. Вновь появилось в этом лице такое, что невольно заставило вспомнить не худшее — лучшее.