Море в ладонях - [111]

Зато Подлеморье издавна славилось рыбой. Вдоль всей Транссибирской магистрали не встретишь рыбы вкуснее копченого хариуса или тайменя, соленого омуля или сига. Десятки тысяч центнеров давал Байнур этой благородной, деликатесной рыбы стране. На гребнях сибирского моря провел свое детство и юность Андрей. Для него Бадан был не просто поселком, а плотью его самого, серединой земли. И люди поселка, их нужды, заботы, радости, горести — все это было тоже его. Всех кормил суровый, коварный, но щедрый Байнур. Здесь жили вдовы и старики, подростки и дети, те, кому повезло в жизни больше и меньше, те, кто вернулся с фронта калекой и те, к кому не вернулись. За каждым окном, в каждой избе была жизнь и семья. И люди его колхоза были единой семьей. Покинут сильные эту семью, уедут в город, на стройку — и слабые останутся без помощи, без поддержки… Вот почему судьба этих людей была небезразлична Дробову. Он обязан был думать о благополучии не только артели, но и каждого ее члена. Станет его Подлеморье богаче или же оскудеет вконец, от этого зависят судьбы людей.

Как бы там ни было, но сравнивая прошлое с настоящим, Дробов пришел к выводу, что жизнь его колхозников в послевоенные годы желает лучшего. До войны в каждом доме был свой хозяин, кормилец. Но больше чем половина бывших фронтовиков не вернулись. Могилы сибиряков поросли травою под Курском и Сталинградом, под Москвой и Берлином. Молодое поколение еще не окрепло настолько, чтобы полностью взвалить все тяготы жизни на свои плечи. Пожилые состарились, утратили трудоспособность. А море не принимает физически слабых…

Рядом была тайга. Они могла бы стать хорошим подспорьем колхозу. Можно вести организованную охоту на зверя, заготовлять пушнину, кедровый орех, собирать ягоды и грибы, которых здесь в изобилии. Можно. Но сейчас всем этим опять же занимаются только те, чьи семьи и без того крепко стоят на ногах.

Еще в прошлом году Дробов ездил в соседнюю область в зверосовхоз. Не дает покоя одна задумка. Два с половиной, три миллиона рублей дохода в год получают труженики совхоза от своего хозяйства. Норку, соболя и песца, как правило, кормят рыбой. Ее по довольно солидной цене закупают на Дальнем Востоке. А здесь, под боком, сорной рыбы сколько угодно и ловить ее можно почти круглый год. Хорошо бы выделить в отдельную бригаду тех, кто смог бы заняться по-настоящему промыслом кедрового ореха. Мечталось и о своей маслобойне… Но главное, разумеется, в том, чтоб посильным трудом занять всех членов артели, создать каждому условия для труда, дать людям доход и лучшую жизнь.

Дробов не понимал людей, которые не любят природу. Не представлял, как можно прожить полвека в том же Бирюсинске и ни разу не видеть Байнур, до которого пятьдесят, шестьдесят километров по асфальтированному шоссе, сорок минут езды на «Ракете». Он знал свое море, как и положено рыбаку. Знал пороги и плесы Большой Бирюсы и Снежной, шиверы Таежной и Белой. Знал места нерестилищ омуля, сига, тайменя. Готов был жестоким судом карать каждого браконьера, который ради легкой наживы во время нереста умудряется черпать рыбу сачком из реки в мешок. Рыба в нерест и без того гибнет десятками тысяч, бьется о камни на буйных струях течения, преодолевает пороги, не находя необходимого количества корма, теряет силы, легко становится добычей таежного хищника. Но больше всего гибнет икры и мальков от молевого сплава. Отдельные участки рек забиты топляком-лесом, ушедшим на дно и гниющим из года в год. Отнерестившись, отмучившись, обессилев, омуль целыми косяками всплывает на поверхность. И тогда на километр от берега разносится удушливый запах. Как не окинуть таежные реки взглядом, так не подсчитать и убытков народному хозяйству.

Десятки раз представители рыбнадзора и рыбаки составляли акты, требовали наказания виновных руководителей леспромхозов. Но сплав леса не остановишь. На пути сплава вновь возникали заломы и заторы, тысячи кубометров строевой лиственницы, ели, сосны и кедра устилали дно рек. Ну, а если и удавалось добиться штрафа, то опять же руководители предприятий рассчитывались деньгами не из личного кармана.

Больше трехсот рек и речек впадает в Байнур, но в основном в двух реках нерестится омуль. Две эти реки и пригодны для промышленного сплава леса. Очень трудно было отвести беду от омуля, а теперь будет еще трудней. Теперь беда коснулась не только мест нерестилищ, но и самого Байнура.

Были у Дробова и другие основания не верить в безобидность строительства целлюлозного на Байнуре. Этот завод по удельному весу в народном хозяйстве не сравнишь с леспромхозом. К леспромхозам привыкли, их в стране сотни. И все-таки с леспромхозами трудно тягаться. А заводов таких, каким будет Еловский, в стране еще нет. Завод подомнет и растопчет. Дай ему только корни пустить. Ежегодно два миллиона кубов пожирать будет леса, тысячи тонн загрязненных вод сбросит только за сутки в Байнур…

Дробов бы мог перейти Снежную по мосту, но путь удлинялся километров на пять. Легче спуститься по каменной россыпи и там перебраться на противоположный берег.

Миновав перелесок и плес, Андрей подошел к зимовальной яме. Глубина была здесь огромная, хотя никто никогда не мерил ее. Но если в летние темные ночи в яме жирует таймень, если перед ледоставом, скатываясь с верховьев, скапливается у заберегов огромными косяками хариус, значит, так оно и есть.