Море и яд - [38]

в темноте. Ее невозмутимое спокойствие рассмешило Уэда.

- Не Асаи-сэнсэй? Мне он предложил. До чего же странный этот Асаи! Представляете, три дня назад поздно-поздно приходит ко мне домой. Я, конечно, очень удивилась. Пьяный... И вдруг стал ко мне приставать...

- Перестаньте, - резко оборвала ее Оба, отняв руки от тележки. - Поставим здесь.

- Здесь?.. Разве можно? _

- Кто-нибудь придет за трупом?

- Уэда-сан, все, что требуется от сестры, - это молча исполнять распоряжения начальства.

Простыня, покрывавшая тележку, белела в полутьме. С минуту обе женщины молча сверлили друг друга глазами.

- Уэда-сан, - нарушив, наконец, молчание, сказала Оба, - можете идти домой. Думаю, что нет надобности вам объяснять, что вы должны молчать. Если ваш язык окажется длинным...

- Что тогда?

- Надеюсь, вы понимаете, что это может повредить профессору Хасимото!

- Да, но... - Уэда скривила губы. - Почему я должна беспокоиться о профессоре? - С минуту помолчав, она добавила: - Я вот в отличие от некоторых вовсе не ради профессора участвовала в сегодняшней операции...

Лицо Оба исказилось от ярости, губы дрогнули, она, видимо, хотела сказать что-то резкое. За все время работы в больнице Уэда впервые видела ее в таком состоянии.

«Ну ясно, так я и знала! - со злорадством подумала Уэда, наконец-то отыскав слабое место у этого идола. - Оказывается, дуреха влюблена в Хасимото!»

И, повернувшись спиной к старшей сестре, Уэда через запасную лестницу вышла во двор.

Совсем стемнело. Когда-то., еще до войны, с наступлением сумерек все больничные окна ярко вспыхивали, напоминая корабли, входящие в порт при полном освещении. Сразу вспоминались веселые портовые праздники в Хзката, соседнем городе.

Но сейчас тусклый свет падал только из канцелярии и приемного покоя. Со второго этажа, где находился конференц-зал, доносились громкие мужские голоса, там пели хором военные песни. Окна в зале были затянуты черными портьерами, но сквозь щели все-таки пробивался электрический свет.

«Это те офицеры, что приходили на операцию, - подумала Уэда. - Ну и хамы! И жрут и пьют вволю, а у нас соевых бобов и тех не хватает».

Медсестра Уэда привыкла видеть человеческую кровь, так что сегодня она не испытала особого страха. Она не задумывалась над тем, что на операционном столе умертвили человека. Когда профессор Хасимото провел скальпелем по его коже, она лишь представила себе белое тело Гильды и ее возмущенную руку, когда она стучала по столу, узнав, что Уэда хочет ввести прокаин больной из общей палаты. Руки пленного тоже были покрыты золотистым пушком...

«Интересно, профессор расскажет своей Гильде об этой «операции»? Конечно, нет. - Уэда наслаждалась сознанием своего превосходства над этой немкой. - Какой бы доброй, даже святой, ни была Гильда-сан, она никогда не узнает, что сегодня сделал ее муж. А вот я знаю, знаю!..»

Когда Уэда вернулась домой, в комнате было темно. Она уселась у порога и внезапно почувствовала страшную усталость. Она сама не знала, сколько просидела так, обхватив колени и не сняв даже туфель.

- Уэда-сан, полкуска мыла, что выдали по карточке, я положил на ваше окно. Заплатите потом,- глухо прозвучал из глубины коридора голос хозяина.

С шумом хлопнула дверь. В темноте комнаты белели неприбранная постель и обеденный стол. Радио-

приемник соседей противными скрежещущими звуками передавал сигнал воздушной тревоги.

«Что будет дальше?» Как только Уэда возвращалась из больницы в свою пустую, холодную комнату, грудь сдавливали страшная тоска и одиночество. И так изо дня в день. «Вот и еще один день кончился...»

Да, кончился. Это было единственное, о чем она сейчас подумала. Уэда давно не была в больнице и с непривычки устала и физически и душевно. С завтрашнего дня опять придется брать кровь у больных, убирать мокроту. Гильда будет приходить по-прежнему в больницу, ничего не подозревая. «Так ей и надо! А старшая сестра Оба... Одна я знаю, что эта дура влюблена в Хасимото».

Сбросив туфли, Уэда включила лампу, затененную платком. Не хотелось разжигать огонь, не хотелось варить в воде соевые бобы и в одиночестве ужинать. По привычке она достала распашонки из стенного шкафа, сшитые для Масуо, и разложила их на коленях...

В темноте краснел огонек сигареты.

- Это ты, Сугуро? - тихо спросил Тода, поднявшись на крышу.

- Угу.

- Ты что, куришь?

Сугуро не ответил. Положив на перила руки и опершись в них подбородком, он смотрел куда-то вдаль. И сегодня город, погасив огни, приготовился к воздушному налету. С наступлением темноты свет во всех домах гас, и казалось, что город вымер.

- Ты что тут делаешь?

- Ничего. Просто так.

Но Тода заметил, что Сугуро, не отрываясь, смотрит на единственное белое пятно в этом мраке - на тускло блестевшее море. Глухой стон набегающих и откатывающихся волн тоскливо звенел в ушах.

- Завтра опять обход, - сонно пробурчал Тода, громко зевая. - Ну и устал же я сегодня! Совсем измотался.

Погасив сигарету, Сугуро обернулся к нему. Он сел прямо на бетонную крышу и, обхватив руками колени, опустил голову.

- Что будет? - глухо сказал он. - Что будет с нами?

- А ничего. Как было, так все и будет. Как прежде...