Море и яд - [37]

«Здесь мы попросили его снять куртку, - мысленно воскрешал он в памяти одну картину за другой. - Он, как женщина, стыдливо закрывал руками грудь, поросшую каштановыми волосами. Сняв рубашку, он покорно пошел за Асаи в операционную».

Тода бесшумно открыл дверь в операционную. Повернул выключатель. На стены и потолок упал голубоватый свет бестеневой лампы. На потрескавшемся операционном столе лежал маленький кусок марли с темными следами крови. Но сейчас уже ничто не шевельнулось у Тода в душе.

«Неужели и впрямь у меня совершенно отсутствует совесть? Неужели не только я, но и все остальные так бесчувственны к своим преступлениям?»

Да, его-то, кажется, теперь уже ничто не проймет... Погасив свет, Тода снова вышел в коридор. Здесь было совсем темно. Он хотел уже уйти, как вдруг услышал тяжелые шаги по лестнице. Они медленно приближались к операционной.

Прижавшись к окну, Тода рассеянно смотрел, как в густых сумерках по коридору медленно идет человек в белом халате. Это был Хасимото.

Не замечая притаившегося Тода, он остановился перед операционной и, не вынимая рук из карманов халата, ссутулившись, тихо встал у двери. Его лица в темноте не было видно, но опущенные плечи, сгорбленная спина, тускло блестевшие серебристые волосы - все говорило о том, что он страшно подавлен. Профессор как-то сразу постарел. Он долго стоял, уставившись на дверь, потом повернулся и тяжело зашагал в сторону лестницы.

- Сэнсэй, зайдите, пожалуйста, в общую палату. Один больной с утра температурит, - сказала медсестра за спиной Сугуро.

Сугуро молча кивнул.

- Сегодня в палату никто не приходил: ни Асаи-сан, ни Тода-сан. Наверное, операция была?

- Нет..

- Но как же, ведь и старшей сестры не было, а нас почему-то ни с того ни с сего отправили копать бомбоубежище...

Сугуро исподлобья посмотрел на сестру, но она, простодушно глядя на него, ждала ответа.

- Хорошо, сейчас приду. Принесите, пожалуйста, стетоскоп.

Когда он вошел в общую палату и на него с белевших в полутьме коек уставились больные, он вздрогнул. Опустив глаза, он побрел между койками. «Не могу я больше смотреть на больных, - с мукой подумал Сугуро, - ведь они ничего не знают».

Температура поднялась у старика, лежавшего на койке его «бабушки». Увидев доктора, он пролепетал что-то, и губы его искривились, обнажив фиолетовые беззубые десны.

- Он говорит, мокрота его душит, - сказала с соседней койки Мицу Абэ и, посмотрев на старика, добавила: - Видишь, сэнсэй все-таки пришел...

Сугуро осторожно взял больного за руку. Рука была настолько тонкой, что он легко обхватил кисть двумя пальцами. Ощущая сморщенную, словно запыленную, кожу, Сугуро невольно вспомнил руки его «бабушки».

- Сэнсэй, помогите ему, - пробормотала Мицу.

Лифт с тяжелым скрипом спускался в темный подвал.

- Как противно он скрипит! Может, смазка кончилась? - сказала Уэда, глядя на облупившийся потолок кабины.

Но старшая сестра Оба не ответила. Она стояла с закрытыми глазами, прислонившись к стене. Уэда показалось, что у старшей сестры более осунувшееся лицо, чем обычно. Она впервые видела лицо Оба так близко и, глядя на ее волосы, выбившиеся из-под белой шапочки, поразилась, что та совсем седая.

«Оказывается, она уже старуха», - подумала Уэда и неприязненно окинула взглядом старшую сестру. Когда еще давно, до замужества, Уэда начала работать в этой больнице, Оба, поступившая на четыре года раньше ее, была простой медсестрой.

Врачи ценили Оба, державшуюся обособленно, не заводившую подруг и всегда ходившую с непроницаемым лицом, но сестры сплетничали за ее спиной, считая, что Оба выслуживается перед начальством.

Оба никогда не пудрилась и не красила губы, как это делали другие сестры. Немыслимо было представить, что ее скуластое мрачное лицо может нравиться мужчинам.

«Потому-то и вылезла в старшие», - с завистью и ненавистью подумала Уэда.

Когда лифт остановился в подвале, Уэда выкатила коляску с носилками в холодный коридор. Голые лампочки тускло освещали запотевшие трубы на потолке. Когда-то здесь помещались ларек и кафетерий. Теперь этот заброшенный, пропыленный подвал использовался как бомбоубежище.

Когда Уэда покатила было коляску к моргу, помещавшемуся в конце коридора, Оба, до сих пор молча наблюдавшая за ней, отрывисто бросила:

- В другую сторону, Уэда-сан.

- Как, разве не в морг?

- В противоположную сторону! - резко повторила Оба, и лицо ее стало еще жестче.

- Но почему?

- Вас не касается. Делайте, что приказывают!

И покрытая белой материей тележка покатилась по пропахшему сыростью подвалу в другую сторону. Следуя за старшей сестрой, Уэда смотрела на ее угловатые мужские плечи и думала: «Она же сущий камень! Разве в ней есть что-нибудь человеческое?»

И вдруг ее охватило сумасшедшее желание расцарапать в кровь это непроницаемое, каменное лицо.

Свет тусклой лампочки падал на отсыревшие мешки с цементом, на сломанные лабораторные столы и стулья. Колеса тележки тоскливо скрипели.

- Госпожа старшая сестра, - спросила Уэда, нарочно назвав ее старшей сестрой, а не Оба-сан, - кто вам предложил участвовать в сегодняшнем?..

Но тощая спина Оба даже не дрогнула. Вцепившись в ручку тележки, Оба молча продолжала идти