Море бьется о скалы - [55]

Норвежцы, конечно, довольны. Им, как и русским, лишь бы день провести. Вот только сквозной ветер не дает покоя. Он с гулом врывается в трубу, мчится по ней экспрессом, все пронизывая на своем пути. От него плохо спасает и толстая одежда. Чтобы согреться, норвежцы тузят друг друга под бока, борются, выскакивают по очереди на свет божий. А когда в конце трубы появляется силуэт Капусты, норвежцы с покорным видом застывают у люков. Немец, конечно, доволен, что его подвластные находятся на указанных местах.

Степан теперь редкий день не навещает камрада. Он доволен, что Людвиг работает в трубе. Здесь почти безопасно. При появлении немца Степан может незаметно выскользнуть в противоположный конец трубы.

Встреча начинается рукопожатием, после этого Степан спрашивает:

— Вас ист тиденте?

Этот комбинированный вопрос Степан задает не впервые. И всякий раз норвежцы, переглядываясь, довольно улыбаются. Им приятно, что русский камрад знает хоть одно норвежское слово — тиденте[49]. Да и новости приятные.

Сегодня Людвиг сообщает, что Красная Армия развивает наступление, бьет фашистов. Освобожден Ростов-на-Дону. Тяжелые бои идут за Харьков.

Двое норвежцев, услыхав название знакомых городов, подтверждающе кивают, улыбаются.

Степан интересуется делами союзников. Людвиг говорит, что союзники наращивают бомбежку Германии. Только за два дня англичане сбросили на Берлин семьсот тонн бомб.

— Прилично! — радуется Степан.

— Да, хорошо, — соглашается Людвиг. — Патриоты Норвегии тоже борются. В городе взорвана очень нужная немцам подстанция. Взорван плавучий док. Трое арестовано…

Голубые глаза норвежца темнеют.

— Их, конечно, расстреляют.

Степан скорбно опускает голову, потом вскидывает ее.

— Людвиг, мы тоже хотим бороться. Вместе!..

Норвежец берет Степана за локоть, отводит в сторону.

— Хорошо, Штепан! Я говорил с товарищами… Надо полагать, союзники не оставят в покое эту стройку. Будут налеты. При бомбежках у них часто случаются ошибки… Штепан, нам нужен подробный план лагеря. План с указанием немецкого блока и всех построек. Понимаешь, Штепан? Это очень важно.

— Да, я понимаю… Скажу… Сделаем!..

Степан смотрит в голубые открытые глаза норвежца.

— Людвиг, в Норвегии много коммунистов?

— Есть коммунисты. Они возглавляют «Гаймат-фронт»[50].

— Людвиг, а вы?..

— Я? — норвежец достает из кармана пипу[51], пустой берет ее в рот, сосет. — Я был на конгрессе Коминтерна в Москве. Слушал Димитрова, видел Сталина. Мы посетили Куйбышев, Сталинград, Ташкент… Незабываемые впечатления!.. Народ хозяин!

Степан не верит своим ушам. Вот, оказывается, какой этот циммерман! Он ходил по улицам нашей столицы, любовался ее достопримечательностями и видел, конечно, памятник Чапаеву в Куйбышеве. Чудесный памятник!

— Людвиг, а в мавзолее Ленина был?

— Да, а как же. Мы возложили большой венок…

— Я тоже был. Два раза был!..

Степан весь светится радостью. А Людвиг ковыряет ножом в трубке, пытается прижечь нагар. «У него нет табаку!» — догадывается Степан и достает свою заветную баночку из-под ваксы, в которой лежат переданные утром Паулем Бушем окурки сигарет. Степан подает несколько окурков Людвигу. Тот колеблется.

— Бери, Людвиг! Я ведь почти не курю…

Подходят остальные двое. По их глазам Степан видит, что им тоже очень хочется курить. Степан предлагает окурки. Они не отказываются. Разминают окурки, закладывают в трубки, прижигают. Аппетитно затягиваясь, все трое о чем-то переговариваются по-норвежски. Потом Людвиг достает из кармана комбинезона пакет.

— Возьми, Штепан!

— Нет, Людвиг! Зачем? Нет! Это твой обед?

Людвиг засовывает пакет в карман шинели Степана.

— У нас остается два на троих…

Степан жмет руку Людвига.

4

Новый комендант устанавливал в лагере свои порядки. Во время вечерней поверки он обратил внимание на большое количество жильцов полицайской.

— Столько полицаев! Они сами ведь не работают?

Федор пояснил:

— Да, господин обер-лейтенант, полицаи сами не работают. Но здесь вместе с полицаями живут лагерные работники.

Комендант пожевал губами и ничего не сказал.

После поверки он в сопровождении Федора зашел в комнатку Антона и врача. Сел за стол, потребовал список полицаев и лагерных работников.

— Да, очень много! Надо работать там, на стройке, а не бездельничать в лагере. Зачем два кладовщика? Одному делать нечего. А кунстмалер зачем? Для военного времени слишком большая роскошь. Сейчас от лопаты пользы больше, чем от кисти. Полицаев оставим по числу комнат. Двенадцать…

— Комнат одиннадцать, господин обер-лейтенант, — осторожно поправил Федор. — Двенадцатая полицайская…

— Двенадцать! — повторил комендант, — Полицайской совсем не будет. Зачем? Полицаи пусть живут вместе со всеми. Двенадцать полицаев. Выберите по своему усмотрению самых лучших. Остальных на общие работы.

Керн небрежно отодвинул от себя список, поднял глаза на Бойкова. Тот, стоя все время навытяжку, сказал:

— Понятно, господин обер-лейтенант! Будет сделано!

Керн поднялся, склонил на сторону голову. В этой позе он здорово напоминал старого высокомерного гусака. Окинув комнату взглядом, комендант вновь остановил свои холодные глаза на Бойкове. С каждым днем ему все больше нравился этот пленный. И не только потому, что Федор подтянут, четок, исполнителен. Вот у Антона, которого будто в насмешку назвали русским комендантом, тоже не отнимешь этих качеств. Он тоже подтянут, четок, исполнителен. Но в его исполнительности неприкрыто сквозит стремление обратить на себя внимание, выслужиться. Керн решительный противник таких методов. Он посвятил свою жизнь армии, но в глаза начальству никогда не лез, не подхалимствовал. Служил так, как подобает служить солдату. Возможно, потому и ходит до сих пор в обер-лейтенантах. Да, пожалуй, так… Приходится утешать себя тем, что он остался самим собой до конца, не кривил совестью. А это главное для человека, который подходит к финишу.