Море бьется о скалы - [56]

Керну приятно думать, что Федор Бойков внутренне чем-то похож на него. Этот пленный был стойким, честным офицером. В этом нет сомнения. Свой воинский долг он, конечно, выполнил с честью, так, как когда-то выполнил его унтер-офицер Керн под Верденом…

Штарке уверяет, что Бойков большевик. Да, нелегко будет справиться с Россией, если все большевики такие, как Федор. Штарке из себя выходит, а ему, Керну, смешно и только. Вся Германия теперь подвержена страху большевизма. Министерство пропаганды, Геббельс породили этот страх и раздувают его подобно пожару. Является ли это признаком силы?

Большевики! Если они опасны, так не здесь, а на свободе, с оружием в руках. А здесь, за тысячи километров от родины, за проволокой, под конвоем, сам дьявол окажется бессильным. Штарке, хотя и бодрится, но он ужасный паникер, как все.

— Федор, у вас есть дети?

Вопрос неожидан и совсем не свойствен комендантам фашистских лагерей. У Бойкова чуть поднимается черный шнур левой брови.

— Были, господин обер-лейтенант, а теперь не знаю. Война…

— Много?

— Двое… Сын и дочь… В июне сорок первого дочке сравнялось пять лет. Сынок меньше.

— Вам, конечно, очень хочется вернуться к ним?

— Каждый надеется, господин обер-лейтенант…

Глубоким вздохом комендант соглашается. Он знает по себе, как тяжело на чужбине. У Керна появляется желание как-то облегчить участь Федора. Керн задумывается.

— Федор, а почему вам не поселиться здесь? Места достаточно. Так и будет. Я ставлю вас на одинаковое положение с ним, — Керн кивает на Антона. — Будете следить за порядком на работе днем и ночью. Скажите своим товарищам: я сделаю все возможное, чтобы им было не так тяжело. Но они должны хорошо работать, по совести…

Керну хочется узнать впечатление от своих слов. Но лицо Федора с резко очерченными скулами остается бесстрастным, непроницаемым для пытливого взгляда коменданта. Это нравится Керну. Он думает: «И чего только не пишут газеты о русских! А вот он умен и тактичен»…

— Федор, как ты относишься к моему приказанию?

— Приказ есть приказ, господин обер-лейтенант. Его не обсуждают, а выполняют.

Керн вполне удовлетворен. Истинный солдат только так и скажет, он не станет размазывать свои чувства.

— Хорошо! — бросает Керн и выходит.

В комнате наступает тишина. Антон валится спиной на топчан, смотрит в потолок. Он не в себе. Насупился, открылки красивого носа слегка вздрагивают. Федор подмигивает врачу. Тот улыбается, усиленно трет пальцами щеку, точно обморозил ее:

— Ну, что же, Антон?

Антон садится, смотрит настороженно и зло. Он готов с секунды на секунду взорваться.

— Не будем делить пальму первенства, — миролюбиво продолжает Федор. — Ты остаешься старшим, я подчиняюсь.

Антон молчит, но по лицу видно, что заявление Федора его устраивает. Злость начинает спадать.

Федор достает из кармана огрызок некрашеного фаберовского карандаша, берет со стола список.

— Кого разжалуем из полицаев?

Назвав фамилию, Федор бросает короткий взгляд на Антона. Тот не успевает открыть рта, а Федор уже выносит приговор:

— Вычеркнем.

И называет следующую фамилию.

— Тоже…

— Этого оставим. Ничего парень…

Когда Федор доходит до Егора, Антон вскакивает. Топнув ногой, он, опережая Бойкова, выкрикивает:

— Оставить!

Антону совсем не жаль Егора. Черт с ним, пусть поишачит, морда… Силы хватит, накопил… Антоном движет чувство противоречия, желание возразить Бойкову, настоять на своем.

У Федора на лице удивление. Он пожимает плечами.

— Оставить! — упрямо повторяет Антон.

Федор поворачивается к врачу.

— Господин обер-лейтенант сегодня высказал удивление, что русские истязают друг друга. Как я, говорит, могу требовать от немцев прекращения издевательств, если русские сами издеваются…

Садовников щурится.

— Правильно сказал. А Егор, по-моему, без издевательств не может. Садист…

— Сможет! — стоит на своем Антон. — Я потребую…

— Если так, давай оставим. Не возражаю… Посмотрим… Вместе пойдем объявлять?

Антон досадливо отмахивается. Объявлять приказ, который отменяет его повседневные требования? Смешно, если не глупо. Нет, пусть это делает любимчик коменданта. Как все обернулось. Сумел подмазаться, стерва…

Федор только этого ждал. Зажав в руке список, он идет в барак. За дверями Федор проверяет, застегнут ли на все пуговицы френч, поправляет пилотку, придает лицу строгий, начальственный вид. Сейчас он их огорошит. Паразиты!.. Настал великий пост… Заноете…

В полицайской было жарко, как в паркой, и душно. Некоторые из полицаев и «лагерных придурков», разомлев от жары, спали, другие вяло переговаривались. Около остывающей печки сохли, разложенные на скамейке и табуретках, портянки и пилотки, ботинки и сапоги, френчи и шинели. За столом сидели лишь двое — Яшка Глист и Егор. Глист перебирал в картонном ящике тюбики масляной краски, а Егор с ложкой в руке склонился над «парашей». Равнодушно взглянув на Федора, они продолжали заниматься своими делами.

Федор, остановись посреди комнаты, набрал в себя воздуха и крикнул во всю силу легких:

— Подъем!

На всех трех этажах нар лениво зашевелились, поднялись головы с всклокоченными волосами. Что там еще за подъем? Что надо?