Моральное воспитание - [101]

.

Это лишь иллюстрация факта, установленного опытным путем. Наконец, существуют даже такие эгоистические стремления, которые имеют целью не удовольствие субъекта, а его страдание. Прославленный деятель Ренессанса Джероламо Кардан в своей автобиографии говорит, что «не мог обходиться без страдания; и когда с ним это происходило, он чувствовал, как в нем поднималось такое неистовство, что всякая иная боль казалась ему облегчением». Кроме того, в таком состоянии у него была привычка подвергать свое тело мучительным истязаниям, вызывавшим у него слезы. Очень значительное число фактов того же рода наблюдалось у неврастеников. Но их можно также отметить и у нормальных людей. Склонность к меланхолии не содержит ничего болезненного; и разве она отличается от того, что мы любим иногда погрустить?

Таким образом, мы можем различать стремления не благодаря различной природе удовольствий, доставляемых ими, так как эгоистические стремления, точно так же как и иные, имеют в качестве целей совсем не удовольствия, которые могут из них проистекать, либо для нас, либо для другого. Как правило, то, что мы любим, чего добиваемся, это сами вещи, к которым мы стремимся: это жизнь, это здоровье, это удача, это личность другого, это даже боль. Конечно, когда стремление удовлетворено, мы испытываем от этого удовлетворение. Но это удовлетворение есть простое сопровождение стремления; это знак того, что оно функционирует нормально, что оно развивается беспрепятственно, что оно достигает своего объекта; но это не есть ни его объект, ни его основание. И это удовольствие сопровождает функционирование всех стремлений, какими бы они ни были, альтруистические, так же как и другие. Следовательно, здесь нет ничего, что позволяло бы отличать их друг от друга. Есть, правда, одна склонность, имеющая объектом удовольствие: это то, что называют любовью к удовольствию или, точнее, к удовольствиям, потребность испытывать обновляемые и повторяемые приятные состояния; точно так же, как существует склонность, имеющая объектом боль. Но здесь речь идет об особой, специфической склонности, очень неодинаково развитой у разных индивидов. Это не прототип всех склонностей. Среди последних даже мало таких, за исключением любви к боли, которые бы столь легко становились патологическими. В любви к удовольствию есть моральная опасность, которую отмечали все моралисты. Мы прекрасно чувствуем, что есть нечто болезненное в том, чтобы возводить удовольствие до уровня самоцели, стремиться к нему ради него самого, тогда как оно должно быть лишь продолжением, следствием, сопутствующим состоянием. То, в чем мы испытываем потребность, чтобы жить, – это сами явления, с которыми связано наше существование, а не те приятные впечатления, которые нам может доставить стремление к этим явлениям. Удовольствие – не единственная вещь, имеющая ценность и достойная того, чтобы ее добиваться.

Необходимо, таким образом, отказаться от определения и различения стремлений по отношению к проистекающим из них удовольствиям; но нам нужно рассматривать сами по себе разного рода объекты, к которым стремления нас привязывают, и стараться их классифицировать, абстрагируясь от впечатлений, которые они могут производить. А все эти объекты сами собой разделяются на две большие категории, различение которых даст нам искомое определение. Либо объект нашего стремления является элементом нашей индивидуальности: это наше тело, наше здоровье, наше благосостояние, наше социальное положение, наша репутация и все, что опосредованно может служить нам в достижении этих личных целей. Отсюда вытекают любовь к жизни, к богатству, к почестям и т. п. Все эти стремления связывают нас лишь с различными аспектами нас самих и, следовательно, с полным основанием могут называться эгоистическими. Но существуют и другие стремления, объекты которых находятся вне нашей индивидуальности; последние не являются нашими по своей природе. Это прежде всего то, что также расположено совсем близко от нас, на границах нашей личности, места, где прошла наша жизнь, всякого рода вещи, которые нам дороги; это, далее, личности наших близких и все, что с ними связано; наконец, если продвигаться еще дальше, существуют социальные группы, членами которых мы являемся, семья, корпорация, родина, человечество и все, что служит поддержанию коллективной жизни, наука, искусство, профессия, нравственность и т. д. Все эти объекты имеют тот общий признак, что они обладают собственным существованием, отличным от нашего, какой-то связью с нами. Любя их, стремясь к ним, мы стремимся и любим нечто иное, чем мы сами. Мы можем привязываться к ним, только выходя за наши пределы, отчуждаясь от нас, отчасти утрачивая интерес к тому, что нас формирует. Именно к этим склонностям уместно применять выражение «альтруистические». Таким образом, отличие альтруизма от эгоизма заключается не в природе удовольствия, сопровождающего эти две формы нашей эмоциональной деятельности; оно состоит в различном направлении, которому следует эта деятельность в обоих случаях. Эгоистическая деятельность ограничена пределами субъекта, из которого она происходит, она центростремительна; альтруистическая же распространяется вовне субъекта; центры, к которым она тяготеет, находятся вне его; она центробежна.