Моральное воспитание - [100]

По правде говоря, можно задаться вопросом, как возможна такая трансформация, в конечном счете предполагающая настоящее сотворение ex nihilo. В конце концов, историческая эволюция может извлечь из человека, а воспитание может извлечь из ребенка лишь то, что находится в них, по крайней мере, в зародышевом состоянии, и неясно, какими способами чисто эгоистическое существо может стать способным к бескорыстию. Но здесь нет необходимости рассматривать теории, придуманные моралистами и психологами для того, чтобы сделать это чудо постижимым. Лучше будет сразу же приступить к рассмотрению концепции, сделавшей необходимой эту гипотезу, т. е. то определение эгоизма и альтруизма, которое делает из них два антагонистических состояния сознания, не передаваемых друг другу. В действительности, мы увидим, что какой бы очевидной она ни выглядела с точки зрения здравого смысла, она вызывает множество возражений.

Прежде всего утверждение о том, что все бескорыстные устремления имеют объектом удовольствие некоего иного чувствующего существа, нежели действующий субъект, неточно. На самом деле, среди этих устремлений есть такие, которые касаются не чувствующих существ, а чисто идеальных форм бытия. Ученый, любящий науку, любит ее самое по себе и для нее самой, а не только по причине того благотворного влияния, которое ее развитие может оказать на судьбу других людей. Конечно, бывает так, что заранее ощущаемая польза, которую может принести человечеству то или иное научное открытие, служит дополнительным стимулом для исследования, ориентирует его главным образом в одном направлении; но любовь к науке включает и многие другие элементы. Желание знать и понимать, чистая любознательность – вот в чем состоит ее исходная движущая сила. Желание значительно облегчить человеческие страдания побудило Пастера и его учеников применить принцип вакцинации при лечении серьезных заболеваний, таких как бешенство и дифтерия. Но главная идея их доктрины и ее применений – целиком теоретическая: это определенное представление о природе жизни и, возможно даже, просто умозрительное любопытство, касающееся микроорганизмов. Впрочем, очень часто случается, что в научном исследовании вообще отсутствует какой-либо утилитарный интерес. Историк, ученый-энциклопедист, философ не могут даже представить себе более или менее ясно ту пользу, которую смогут принести их труды; самое большее, они помогут себе подобным оказаться в состоянии лучше узнать себя. Можно даже выдвинуть в качестве некоего методического правила то, что в принципе ученый должен познавать явления для того, чтобы их познавать, не беспокоясь о практических последствиях, которые смогут быть извлечены из его открытий. То, что мы говорим о любви к науке, можно повторить и о любви к искусству. Но, более того, даже среди стремлений, касающихся чувствующих существ, имеются такие, которые являются очевидным образом бескорыстными и, однако, их цель – причинение другому не удовольствия, а страдания. Существуют настолько неэгоистичные формы ненависти, что тот, кто ненавидит, часто посвящает всю свою жизнь вдохновляющему его чувству; и тем не менее это чувство имеет целью причинять вред. Такова семейная ненависть, столь часто встречающаяся повсюду, где сохраняется обычай семейной вендетты; таковы также ненависть к преступлению и к преступнику. Можно, конечно, спорить о том, насколько приемлемы подобные формы бескорыстных стремлений; но они существуют, и их бескорыстный характер неоспорим.

Точно так же как альтруистические стремления не имеют непременно целью удовольствие других, эгоистические стремления не имеют обязательно целью наше удовольствие. Так дипсоман или клептоман, уступающие потребности пить или воровать, хорошо знают, что результатами их действий будут лишь неприятности и страдания, и, однако, они не могут противостоять влекущему их пристрастию. Следовательно, их поведение определяет не перспектива ожидаемого удовольствия, но выпивка или вожделенный предмет, притягивающие их сами по себе, как магнит притягивает железо, с поистине физической необходимостью и вопреки нежелательным последствиям, которым они подвергаются. Можно сказать, что здесь имеют место болезненные состояния; но известно, что болезнь лишь выражает в обостренной форме признаки здорового состояния. И в самом деле, нетрудно найти факты того же рода у нормального человека. Скупой – это эгоист. Но настоящий скупец любит золото и ищет его ради него самого, а не ради того удовольствия, которое золото ему доставляет. Доказательство этого состоит в том, что для того, чтобы сохранить свое золото, он готов лишить себя всех удовольствий; он даже позволит себе скорее умереть рядом со своим золотом, чем дотронуться до него. Можно ли сказать, что он испытывает удовольствие в ощущении своего богатства, хотя никак его не использует? Конечно, нет такого стремления, которое, будучи удовлетворенным, не сопровождалось бы удовольствием. Но в этом отношении альтруистические стремления не отличаются от эгоистических. Мать с радостью жертвует собой ради своего ребенка. Ясно, однако, что в этом самопожертвовании она стремится к сохранению здоровья ребенка, а не к радости от совершенного самопожертвования. Эта радость появляется в качестве дополнения, она облегчает самопожертвование, делает его сладостным, но она не является ни его определяющей причиной, ни целью. Так же обстоит дела со скупцом, жертвующим собой ради своего золота. Он привязан к своему золоту так же, как мать привязана к своему ребенку. Если бы его страсть имела своей целью только доставляемое ею удовольствие, то она была бы непостижимой. То же самое можно сказать о любви к власти. Власть для тех, кто ею обладает, часто несет с собой печали и горести. И тем не менее каким бы тягостным ни было ее осуществление, когда она становится привычной, ее любят, к ней стремятся, без нее уже не могут больше обойтись. То же самое свойство обнаруживается и в наиболее элементарных стремлениях. Испытывая голод, мы стремимся именно к пище, а не к удовольствию, сопровождающему прием пищи. Целью этого стремления является продукт питания; удовольствие может к нему прибавляться, но это лишь приправа к действию, а не цель. В более общем смысле, образец эгоистического стремления – это то, что не очень правильно называют инстинктом самосохранения, т. е. стремление всякого живого существа упорно продолжать свое существование. Но это стремление дает ощутить свое воздействие и тогда, когда мы не думаем об удовольствиях, доступных нам в жизни, и даже тогда, когда она оставляет нам одни страдания, причем мы знаем об этом. Так происходит, когда человек, который бросается в воду от отчаяния, прилагает все усилия, чтобы спастись. Ведь факт его погружения в воду не изменил ни его положения, ни то, как он его оценивает. Но дело в том, что он дорожил жизнью больше, чем сам он об этом знал, какой бы несчастной его жизнь ни была. Причина, следовательно, состоит в том, что мы любим жизнь как таковую, ради нее самой и даже тогда, когда она является для нас источником одних лишь страданий. Конечно, я не утверждаю, что страдание никогда не может одержать верх над этим стремлением, но когда оно сильно, когда любовь к жизни основательно укоренена, необходим совершенно исключительный объем опыта страданий, чтобы покончить с этим стремлением. Можно вспомнить в связи с этим слова из стихотворения Лафонтена: «…Лишь бы только я жил…»