Монтаньяры - [30]

Но предложение не только не принимается; Робеспьера осыпают насмешками. При его появлении на трибуне шум в зале усиливается, и это отнюдь не гул одобрения. Вообще порядок в работе Собрания установить так и не удалось. Напрасно председатель Байи пытался запретить аплодисменты; его предложение встретили такой насмешливой бурной овацией, что он сам от него отказался. Провалились и попытки установить регламент, и многие депутаты злоупотребляли этим, часами зачитывая обширные трактаты. Для обструкции были самые благоприятные условия. Ее жертвой особенно часто оказывался Максимилиан. Стоило ему попросить слово, не говоря уже о появлении на трибуне, как разговоры и шум резко усиливались. Основная масса депутатов в лучшем случае игнорирует адвоката из Арраса.

Максимилиану с его страстью к закону и порядку пришла в голову злосчастная идея: попытаться самому навести порядок в этом неуравновешенном сборище. Если он внимательно и вежливо слушает всех, что бы кто ни говорил, то пусть же слушают и его! Робеспьер представил проект решения из нескольких статей, требовавших обеспечить «спокойное обсуждение с тем, чтобы каждый мог без опасения ропота предложить Собранию изложение своего мнения». Но 28 августа, когда он на трибуне обосновывал свое предложение, председатель прервал его и резко осудил предложение. В зале поднялся громкий шум и заставил Робеспьера не только замолчать, но и покинуть трибуну. Тогда загремел голос Мирабо! Великий оратор требовал предоставить депутату законное право высказаться. Робеспьер вернулся на трибуну, но болезненно обидчивый, оскорбленный и крайне взволнованный, он был ошеломлен до такой степени, что буквально физически потерял дар речи. Потрясенный и парализованный, он молча постоял на трибуне и потом ушел с нее, сопровождаемый насмешками. Это был жестокий урок. Максимилиан смог усвоить и выдержать его не только благодаря твердой вере в себя, но потому, что он встречал отнюдь не одни порицания, но, хотя и редкие и тем более ценные для него тогда знаки признания и одобрения, которые пылко выражали ему депутат из Прованса Буш, депутат Драгиньена, кюре Рокфор, не говоря уже о постоянно сближающихся с ним депутатах крайне левой.

ВЕТО

Максимилиану еще очень далеко до того, чтобы возглавить какую-либо группу сторонников. Пожалуй, таковых вообще не существовало. Даже наиболее близкий к нему в то время среди крайних левых депутатов 33-летний адвокат Жером Петион отнюдь не был его единомышленником в полном смысле этого слова. Кстати, во времена Учредительного собрания, или Конституанты, как говорили французы, «неподкупным» называли именно Петиона, а Робеспьера — «непреклонным». После Робеспьера — он самый заметный из левых, ибо Дюбуа-Крансе, Приер из Марны, Ребелль, Саль очень активные левые патриоты, отличались слабостью в роли ораторов, а трибуна Собрания служила основной ареной борьбы. Петион же рвался на трибуну, и его приятная внешность, звонкий голос давали для этого основание. Он решался даже вступать в полемику с самим Мирабо. К сожалению, тщеславие у него преобладало над умением глубоко и смело оценивать политическую ситуацию. Ему не хватало принципиальности, хотя в избытке проявлялась склонность к компромиссу. Не случайно в дальнейшем он окажется одним из лидеров жирондистов — главных соперников Робеспьера и вообще монтаньяров.

Конечно, в конце лета 1789 года вряд ли кто мог предвидеть такую перспективу. А между тем именно тогда уже наметилось расхождение в лагере левых. Произошло это в связи с тем, что после принятия Декларации прав Учредительное собрание начинает обсуждать основные положения будущей конституции. Борьба развернулась вокруг проблем королевского вето. Получит ли король право запрещать, отклонять или задерживать законы, принятые избранным законодательным Собранием? Или же именно Собрание воплотит суверенитет народа, а король лишь возглавит подчиненную ему исполнительную власть? Революционная логика, идея народного суверенитета допускали только второй вариант, тогда как первый означал бы ликвидацию революции. Это понимали в Париже, где против вето возникло в последние дни августа движение радикальной буржуазии в Пале-Рояле. Оно потерпело неудачу, но все же повлияло на ход дискуссии о вето в Собрании.

После унизительного фиаско Робеспьера 28 августа, естественно, он имел психологическое основание замолчать, замкнуться в позе обиженного. Вот здесь как раз и проявилась впервые сила его характера, способность вступать в политический бой даже при самых неблагоприятных условиях. Он, как никто другой, глубоко осознал, что борьба против вето — основной, жизненный вопрос для развития революции. Поэтому он выступает против вето 29 августа, 7 сентября. Позиции сторонников абсолютного вето слабеют. Но предлагается опасный компромисс — предоставить королю приостанавливающее или суспенсивное вето, что, по мнению Робеспьера, было бы лишь замаскированной формой предательства революции. Он готовит большую речь, в которой хочет разоблачить всю опасную механику приостанавливающего вето и обосновать путь действия и продолжения революции. Он знает, что не встретит поддержки, хотя 10 сентября правые потерпели поражение. Собрание отвергло проект создания двух палат по примеру Англии и согласилось учредить единую палату. Однако создавалось впечатление, что на эту уступку пошли лишь для того, чтобы взять реванш в вопросе о вето. Об абсолютном вето уже не заикался сам Мирабо, хотя в душе он стремился именно к нему. Приходилось считаться с опасным движением в Париже против вето. Надеялись успокоить возбужденные умы с помощью приостанавливающего вето, изображая его как победу сторонников народного суверенитета. Особенно встревожила Робеспьера позиция близкого к нему Петиона, который считал, что опасность приостанавливающего вето в случае конфликта между королем и Собранием можно преодолеть путем обращения к народу, к избирателям. С трибуны Петион говорил, что решение спора народом будет не только «простым и легким делом», но и поможет политическому просвещению народа. Идея референдума казалась ему смелым, очень демократическим выходом, хотя на деле это было лишь маскировкой согласия предоставить королю право вето, хотя и приостанавливающего. Предложение обрекало революцию на страшный риск.