Моника - [9]

«Пишу тебе из последних сил, Франсиско Д`Отремон и прошу прийти ко мне. Приходи без страха. Я не зову тебя для мести. Слишком поздно получать плату твоей кровью за все, что ты сделал мне и ей. Ты богат, любим и уважаем, тогда как я нахожусь в унизительной нищете и жду приближающуюся смерть как единственное избавление. Не хочу повторять, насколько я ненавижу тебя. Ты это знаешь. Если бы я мог убивать одной мыслью, то тебя уже давно бы не было. Я постепенно иссушил себя злобой, которая овладела моей душой. Злоба убивает меня сильнее алкоголя и заброшенности. Из-за ненависти я молчал столько лет. Сегодня хочу рассказать кое-что, что может заинтересовать тебя. Это письмо вложит в твои руки мальчик. Ему двенадцать лет, и никто не позаботился окрестить его и дать имя. Я зову его Хуан, а рыбаки побережья Хуан Дьявол. В нем мало человеческого. Он хищное животное, дикарь, я вырастил его в ненависти. У него твое порочное сердце, а я дал, кроме того, полную волю его инстинктам. Знаешь почему? Скажу на случай, если ты не решишься приехать и выслушать меня: это твой сын…»

Старое письмо Бертолоци подрагивало в руках Ренато, как подрагивало в руках Франсиско Д`Отремон. Расширенные от волнения глаза пробегали строку, не видя ее и скорбная фигура старого нотариуса застыла вместе с ним. Мгновение он дышал с трудом, его переполняли чувства из-за той давней трагедии, которая не стала со временем менее жестокой. Его вновь притягивали пылающие неровные строки. Еще раз он обратился к ним, выпивая яд слов Андреса Бертолоци:

«…Если он стоит перед тобой, посмотри в его лицо. Иногда он твой живой портрет. Иногда похож на нее, проклятую. Он твой. Бери его. У него отравлено сердце, а душа испорчена злобой. Он знает только ненависть. Если заберешь его, то он станет твоим наихудшим наказанием. Если бросишь, то станет убийцей, пиратом, грабителем, который закончит дни на виселице. И это твой сын, твоя кровь. Это моя месть!»

Ренато Д`Отремон побледнел от острой боли и ужаса, затем покраснел от возмущения и скомкал письмо – последнее послание проигравшего соперника, врага, но победившего после смерти. Он почувствовал страстное желание плюнуть в мертвое лицо, на могилу Бертолоци, как Франсиско в тот роковой рассвет.

– Разве может человек быть таким злобным, Ноэль? Разве может кто-нибудь так мстить беззащитному невинному созданию? Вы знали все это?

– Я догадывался, хотя не знал содержания этого ужасного письма.

– А Хуан? Бедный Хуан.

– Как видишь, мое сострадание к нему имело причины. Оно было справедливо, как и долг твоего отца защищать его. Но все ополчились против него.

– Это моя мать восстала против него. Как сейчас я помню то время. Помню ночь, когда отец сел в последний раз на лошадь, помню это, словно ожог. Ведь я тоже ополчился против него!

– Ренато, что ты говоришь?

– Это было ради того, чтобы защитить мать, и его последние слова были сказаны, чтобы снять тяжкий груз с моей совести. Да, Ноэль. На смертном ложе отец сказал мне две вещи: защищать мать, даже против него, и помогать Хуану, протянуть ему дружескую, братскую руку. Да, как брату, это были его слова, я отлично помню. Эти слова навсегда отпечатались в моем детском сердце, и я поклялся исполнить его желание, и вопреки всему миру исполню, Ноэль!

Он бросил письмо на стол, вытер влажные виски. Затем быстро поднес старую скомканную бумагу к пламени светильника и поджег, сказав:

– Теперь я сжигаю это бесчестие, эту ненавистную бумагу, крик злобы и низости, являющийся наследством Хуана. Я дам ему другое, дам то, что хотел дать отец, мое доверие, преданность, любовь брата и половину земель, потому что они принадлежат ему по крови.

– Сынок, ради Бога, будь благоразумен.

– Я предпочитаю быть справедливым, Ноэль. Пусть наконец справедливость наступит на земле Д`Отремон. Справедливость, понимание, любовь и милосердие для живущих, и прощение за совершенные грехи умерших.

На широкой фарфоровой пепельнице вместо письма осталась горстка черной золы; затем Ренато резко распахнул дверь, и старик-нотариус спросил:

– Куда ты, Ренато? Ты не будешь ждать Хуана?

– Я не могу уже ждать, Ноэль. Я прямо сейчас встречусь с ним! – В широкой прихожей почти в полумраке, Ренато отступил на шаг, наткнувшись на Янину. Выйдя из кабинета, он едва не столкнулся с ней. Впервые ясные и нежные его глаза, как у Софии посмотрели на нее с мягкостью. У него было доброе сердце, сострадание, любовь и сочувствие ко всем созданиям на земле. Он чувствовал безмерное великодушие, расположенность к доброте и снисходительности и, подавляя невольную враждебность к стройной темной метиске, сердечно спросил:

– Что произошло, Янина, почему ты так смотришь?

– Вы кажетесь довольным, сеньор.

– Да, Янина, я доволен.

– Тем не менее вам нужно знать правду, которая вас больше не одурачит, правда, которая не будет больше над вами смеяться. Вы должны знать, кто вам лжет, кто вас позорит.

– Янина! Что ты говоришь? – воскликнул Ренато, посуровевший от ее выражения лица, которое до этой минуты было приветливым.

– Прочтите это письмо, сеньор Ренато! Прочтите!

Слова метиски резко стряхнули, исчезло восторженное возбуждение и светлая нежность, любовь и благородство, которыми жила его душа. Разрушился ореол, мир иллюзий ниспал на землю, было ужасающее чувство падения в пропасть. Он вырвал его из рук Янины, не взглянув, кому оно адресовано. Затем быстро прочитал, словно проглотил глоток яда, и заставил метиску ответить: