Монета Энди Уорхола - [37]

У них не было детей. Моя мать, очевидно поняв, кто они такие еще в день их переезда, сказала мне, что нам не повезло в этот раз с соседями, что майор Шепотько и его толстая Лариса и их сын «Пуздро» были пусть и непутевая семья, но живые и, в сущности, неплохие люди. Эта же пара — просто уроды какие-то пробирочные. Намучаемся мы с ними. Изобретательная в области раздачи прозвищ, мать назвала его «Человек в футляре», в честь персонажа неизвестного мне тогда еще рассказа Чехова, а ее — «Выдра». Если «Человек в футляре» не кажется мне удачным прозвищем, Баба куда лучше, то Веру Павловну мать припечатала великолепно. Черноголовая, волосы словно намазаны животным жиром, блестят, мелкие зубки оскалены, черные глазки опасливо, но хищно скользят сквозь мир, молчаливая и могущая быть очень быстрой, учительница напоминала-таки это самое речное животное, прожорливое и злобное.

Тотчас после переезда они еще разговаривали с нами, выходя на кухню, снисходили, роняли фразы, он произнес несколько нравоучений моей матери, что следует и чего не следует делать. От Выдры мать успела получить несколько откровений, на которые вовсе не напрашивалась. Так Выдра с гордостью сообщила ей, что «Николай Алексеевич считает половые отношения грязными». Она так и сказала — «половые отношения».

— Мы живем чисто и не употребляем половых отношений. А чтобы они не возобладали, мы спим валетом.

Рассказывая отцу об откровениях Выдры, мать выглядела даже испуганной. Отец смеялся:

— Да, соседушек бог послал!..

— Они не курят, не пьют совсем алкоголя и не употребляют чай или кофе, — добавила мать совсем растерянно, — пьют только тщательно прокипяченную воду.

В нашей семье я считался плохим и беспутным.

— И в кого ты такой уродился, — сокрушалась по меньшей мере раз в неделю мать, — шпака, алкоголик! Все твои предки были работящими и здоровыми людьми…

Однако мать считала, что алкоголь опасен лишь в больших количествах, что в нормальных дозах алкоголь веселит человека, ничего страшного в нем нет. Другая крайность — полное отсутствие пороков, — очевидно, пугала мать еще больше. Постепенно отношения со «святошами», так назывались Выдра и Баба вместе, совсем испортились по независящим от нашей семьи обстоятельствам. Они замолчали сами. Они что-то решили по нашему поводу? Мы им надоели?

Я редко тогда бывал дома, захваченный в водоворот страстей и своих проблем трудного подростка. Однажды, явившись после недельного отсутствия, я застал мать плачущей.

— Ты из-за меня, мам? Не реви, я не такой плохой…

Нет, она плакала не из-за меня, из-за Выдры. Выдра, оказывается, ее давно уже обижает.

— …Станет на кухне, повернувшись ко мне спиной, готовит свою манную кашу и говорит мне гадости…

— Какие?

Мать не желала повторять гадости. Я настоял.

— Блядь… Я — блядь! — всхлипнула мать. — Отец говорит, не обращай на сумасшедшую внимания…

— И давно это продолжается?

— Второй месяц…

— Хочешь, я скажу ей пару слов?

Мать не была уверена, что хочет. Я взял инициативу на себя. Этого еще не хватало, чтоб какая-то Выдра обижала мою мать. Сделавшись писателем, с возрастом я перенял привычки интеллигентов и их мягкотелость. В шестнадцать лет я был суров и безжалостен. Я засел в коридоре и выждал, пока Выдра выйдет, неслышно ступая мягкими тапочками. Когда она тенью прошмыгнула мимо меня в коммунальную ванную, я, не давая ей времени закрыться там, вошел вслед за ней.

— Если ты, сука, — сказал я шепотом, чтоб страшнее, приблизив физиономию к ее физиономии, — будешь продолжать третировать мою мать, я тебе кишки на шею намотаю и скажу, что так и было!

— Бандит, убийца… — прошептала она, отворачивая от меня лицо, — не прикасайся ко мне… я закричу…

— Запомни, что я тебе сказал, Выдра. Я свое слово сдержу, ты знаешь…

Если я сам — подросток — не был большим бандитом, я дружил с большими бандюгами в ту пору, и часто можно было видеть меня с ними вечерами у трамвайной остановки, сплевывающего и притопывающего начищенным ботинком… И она, и ее Баба в футляре меня видели издалека, опасливо пробегая мимо. Она знала, что никакая милиция ей против тех людей не поможет. С тех пор Выдра хранила молчание, готовя свои каши.

Может быть, именно потому, что Человек в футляре-Баба произнес считанное количество нравоучительных речей на кухне, я хорошо запомнил его ханжеские интонации и этот его голос энтузиаста кипяченой воды, противника половых отношений. Голос кастрата, возмущенного тем, что все другие люди вокруг не кастраты.

У высадившегося в Вене по пути в Цюрих был такой голос. Неприятный, сварливый, бестабачно-безалкогольно-бессексуальный. Визгливый. Только он выступал не против половых отношений, но против Истории. Он хотел запретить прошлое: полсотни лет советской власти, Гражданскую войну, революцию и даже Первую мировую войну. Он хотел, чтобы в стерильном мире ходили такие, как он, оберегая лысую голову зонтиками. Непонятно по какой причине он присвоил себе русский народ, не имея с ним ничего общего. Любой народ не любит «Баб», таких, как он, никогда не любил, безалкогольных, в футляре, которые спят «валетом». А уж русский-то тем паче не любит. Народ любит, чтоб герой был похож на него, на народ, чтоб у него вместе с яркой храброй доблестью была пара ярких слабостей — пороков. Хорошо бы, чтоб он поддавал время от времени — народный герой. Народу нравятся добрые бандиты-выпивохи и лихие злодеи-бабники. Стенька Разин, спьяну швырнувший княжну в Волгу, Есенин ему нравится, распоровший свою жизнь, как подушку, к чертовой матери, женатый на американке Айседоре! Да, яркий злодей народу мил, а не засушенный праведник! Я уверен в этом, я готов отстоять свою точку зрения против сводного батальона диссидентов и ревизионистов. Один! Даже сам тип учителя противоположен герою русского народа.