Монета Энди Уорхола - [36]

— Это Иловайская? — спросил я, поймав его за пиджак, у проскочившего мимо молодого писателя-диссидента.

— Ну да. Она же теперь главный редактор «Русской Мысли»… Ты что, не знаешь? Чудак…

Диссидент вырвался и отвалил от меня. Хотя они и привыкли к моему существованию где-то вне их круга, стояние со мной рядом, может быть, могло повредить его карьере.

«Да! — сказал я себе. — Вот, Лимонов, как на глазах растут люди!» Пробыв несколько блистательных лет личной переводчицей Солженицына (!) (мамма была переводчицей in residence, то есть проживала с семьей Солженицыных в имении в Вермонте; интересно, знал ли косматый биографию Иловайской-Альберти? Подозрительный автор «Теленка» должен бы знать…), вдруг получить такое повышение по службе! Главный редактор самой крупной русской газеты на Западе!

Если не знать о существовании «бога из машины» — CIA, то непонятно, почему никому не известная пожилая дама, не писательница, не журналистка вдруг становится ни с того ни с сего главным редактором важной газеты. Если смотреть на «Русскую Мысль» как на нее глядит, например, «Либерасьон», недавно охарактеризовавшая «РМ» как «организацию, объединяющую русских эмигрантов в Париже», то непонятно, почему русские эмигранты не нашли более достойной кандидатуры. Среди них полным-полно писателей, зачем им какая-то дама в руководители? У них есть Аксенов, Саша Соколов и прочие. По русской традиции редактор журнала или газеты всегда крупный писатель… Но иные традиции в Сентрал Интеллиджэнс Айдженси…

Когда ораторы и толпа повалили к буфету и барам, я увидел, как, нездорово опираясь на плечи хрупких товарок, пошла к выходу сицилийская мамма. Только тут я понял причину тех давних римских тапочек — у нее было плохо с ногами. Годы еще более раздули и изуродовали ее ноги, мамма переваливалась чудовищной уткой… Может быть, именно поэтому ей досталась сидячая редакторская должность, а Людмила Торн, у которой здоровые ноги, бегает по афганским горам? Главным удовольствием газеты «Русская Мысль», управляемой родственницей российского историка, было до сих пор смакование русских потерь в Афганистане. С кровожадным удовольствием цитировала газета русские потери. Советские агрессоры, да, но все же русские солдаты — пожмет плечами читатель (даже если он и не русской национальности), чему ж тут особенно радоваться, тем более русской газете! Однако все тотчас становится на свои места, если мы вспомним приведенное выше высказывание акулы русского журнализма Якова Моисеевича Цвибак/Седыха. Для печатного органа CIA, издающегося на русском языке, нормально радоваться русским смертям. Точно так же «Правда» (но куда более сухо!) радуется, если американских солдат взорвали в Ливане или Никарагуа.

Я не отрицаю, читатель, права CIA издавать свою газету на русском языке. Я демократ. Но напишите под «Русская Мысль» — мелким шрифтом: «американская газета, издаваемая CIA в Париже на русском языке». Дабы не вводить в заблуждение народные массы и иностранные, в частности французские, печатные органы. Чтобы, когда «Либерасьон» или другие газеты получали бы от «Русской Мысли» новую информацию, они бы знали, что получают информацию от CIA.

Я выпустил множество книг во Франции. Успешно строю свою литературную карьеру. Дамы из АЛИ тоже, как видите, не лыком шиты, и каждая сделала свою, скорее незаурядную карьеру за эти годы. Газеты, радио, телевидение! Какие сферы! Я горжусь карьерами своих современниц…

Сицилийская мамма меня, однако, немного огорчила. Сумела задним числом усолить мне мои сладкие римские воспоминания. Оказалось, она все же не была так уж прямо великодушна даже в те чистые дни моего западного детства, когда, невинный, я не написал еще книг, раздраживших позднее ее начальство. Синявский, с которым я наконец познакомился, например, утверждает, что никогда не получал моего собрания стихотворных произведений и сопровождающего соб. сочинений пылкого письма. Нехорошо было, мамма, обманывать того длинноволосого юношу в очках, только что из Союза Советских, таких юношей обманывать, как ребенка по голове трубой ударить…

Эх, барин только в троечке промчался…

Ну естественно, он меня интересовал. Я прочел восьмой, наверное, затертый экземпляр его запрещенной рукописи еще в 1968 году. В 1974-м, когда его выставили из СССР, я услышал его речь из Вены по «Голосу Америки». Нас сидело в моей квартире в Москве несколько душ, но никто не был поражен его неприятным голосом — только я. Не потому, что он высокий, его голос, у меня самого высокий, так что возмущаться не приходится, но его был похож на голос одного очень неприятного человека — учителя. Он и его жена, тоже учительница, поселились когда-то в нашей коммунальной квартире на Поперечной 22, Салтовский поселок, город Харьков. Мне тогда было лет шестнадцать.

Бесцветный, рыхлый, в сером макинтоше, в валенках с калошами, в серой шляпе, ходивший под зонтиком зимой, учитель, появившийся в поселке, был невыносимо чужд всем. Работяги из нашего дома гоготали всякий раз, когда стерильный Николай Алексеевич проходил мимо стола, где они «забивали козла», то есть играли в домино: «Чучело идет!» Мы, подростки, назвали его «Баба». «Вон Баба идет!»