Монета Энди Уорхола - [35]

Они подтащили меня к дивану. Уложили. Постучали ящиками и шкафами и ушли. Я встал. Включил радио, попытался запустить проигрыватель, но не смог, не хватило технических знаний. Склонился над радио, нашел музыкальную станцию с хорошим ритмом и вышел в кухню. В бутылке было еще какое-то количество граппы. Я прикончил граппу, выпил две банки пива, бутылку мартини-вермута и решил покончить с собой. Я подумал, что у нее должен быть где-то спрятан револьвер. Какой же агент CIA живет без револьвера? Может быть, час я потратил на передвигание мебели, ощупывание дивана, кровати, обстукивание стенок. Не найдя револьвера, я сел в угол и расплакался. «Блядь, даже с собой не покончишь в этом ебаном мире! Она, очевидно, взяла его с собой!» Найдя свое поведение нелепым, я вдруг расхохотался. И заплакал опять. И в сотый раз за этот вечер, закрыв глаза, попытался представить, что сейчас делает моя бывшая жена. Ничего утешительного для себя я не увидел. Клубки тел, розовых, белых и желтых, как клубки червей… Я выругался и опять стал ползать по квартире, ища револьвер.

Когда она зажгла свет в прихожей, я лежал у дивана. Я не спал, я существовал этаким многоклеточным полурастением-полуживотным, переваривая небольшое количество колбасы салями, найденной в холодильнике, граппу, пиво, мартини-вермут и апельсиновый сок. Зеленые равнины были в моем сознании, монотонные и скучные, и я летел над этими равнинами маленьким аэропланом, не спеша. По краям равнины засыхали и желтели… Чертыхаясь, но называя меня Эдиком, CIA-вумэн подняла меня и уложила на диван. Накрыла кордильеро-андийским латиноамериканским пончо, расшитым холодными и твердыми камешками и стекляшками, и ушла в спальню. Я полетел дальше над моими равнинами, а они все засыхали. Временами я садился на диван и, ощупав под брюками член, уговаривал себя, что нужно быть мужчиной, а не маленьким аэропланом и пойти к ней в спальню. Один раз, открыв глаза, я обнаружил женщину CIA, стоящую надо мной в голубом пеньюаре и синем халатике поверх… Она что-то говорила мне, губы двигались, глаза округлялись, но вот что, я так никогда и не узнал.

С первым безжалостным зимним ярким серым светом, проникшим в ливинг-рум, я встал, стараясь не шуметь, открыл сложные замки на ее двери и вышел. В сером оцинкованном гробу злевейтора спустился в холл и выпрыгнул на улицу. Из кофе-шопов вылетали кофейные горячие ветерки, а с ними ветерки жареного сала…

Людмила Торн надолго исчезла из моей жизни.

В 1978 году обменяли Владимира Буковского, выдающегося диссидента с физиономией знаменитого стахановца, на секретаря чилийской компартии Луиса Корвалана. В «Сандэй Таймс» — воскресном приложении к «Нью-Йорк Таймс» — появилась огромнейшая, на множество страниц статья о Буковском, с фотографиями. Автор статьи — Людмила Торн стояла на одной из фотографий рядом с виновником торжества. Она летала встречать Буковского в Вену и «прилетела его» в Америку. Я уверен, что ни один американский гражданин не задумался над тем, кто такая доселе не известная никому журналистка Людмила Торн. И где она служит. И почему заинтересованная организация CIA маскирует себя под незаинтересованную организацию «Нью-Йорк Таймс». Ну что вы, я не против CIA, но та же статья читалась бы американским гражданином совершенно по-иному, знай он, что ее автор — кадровая служащая CIA. Интересны всегда бывают именно маленькие тонкости, а не большие преувеличения. Как, интересно, называется новая должность Людмилы Торн? Специалистка по диссидентам?

Я переехал в Париж, занялся своей карьерой, и карьера милейшей женщины, в последний раз возникшей надо мной в халатике и пеньюаре, размылась, я не знаю деталей. Лишь единожды года два назад мне удалось прочесть в русской газете скромное и короткое интервью с ней. Интервью было затиснуто в самый темный угол газеты. Оказывается, Людмила теперь часто посещает Афганистан. Она, вместе с другом Володей Буковским и другими энтузиастами, организовала ни больше ни меньше «Свободное Радио Кабул» и сумела установить в различных точках Афганистана около дюжины радиотрансмиттеров. «В афганистанских условиях это была нелегкая задача», — призналась она. В ответ на простодушный вопрос интервьюера, откуда взялись деньги на дюжину радиотрансмиттеров и всю эту грандиозную межконтинентальную затею в целом, Людмила скромно объяснила, что, разумеется, «частные пожертвования» позволили осуществить коллективную мечту.

Сицилийскую мамму я увидел опять в 1981 году. Приехал толстоморденький, грубо говорящий по-русски диссидент Войнович (чтобы пополнить собой символическую братскую могилу диссидентов здесь, на Западе), и ПЕН-клуб организовал на рю Франсуа Мирон встречу. Я оказался на вечеринке диссидентов случайно, так как одна дама, от каковой я кое-что хотел получить, назначила мне там свидание. Вообще-то я стараюсь не общаться с мертвыми душами. Зная, что дама опоздает, опоздал и я. Первое, что я увидел, войдя, был буфет. Я улыбнулся буфету. Вслед за буфетом я увидел профиль симпатичного крепенького юноши-американца, поступившего в свое время в мою группу в Альянс Франсэз через два дня после меня и исчезнувшего из группы (об этом мне уже сообщил другой соученик) через день после того, как я перестал посещать занятия. Юноша говорил с лысым стариком по-русски так, как будто бы он родился в Харькове. В Альянс Франсэз он сказал мне, что родился в Чикаго. Американец заметил меня, и мы оба сделали вид, что мы друг друга не заметили. Я — чтобы не смущать его. Он — чтобы не смущать меня. Когда я, с сожалением узнав от барменов, что дринк получить не могу, следует ожидать окончания официальной части, вернулся к краю толпы, пенящейся спинами и затылками у дверей, ведущих в основной зал (там выступали, стоя рядом с виновником, ораторы), юного Питера Пена и след простыл. Я заглянул через головы в зал. Слева у стены большим черным пятном сидела сицилийская мамма! Она еще больше распухла, увеличилась вдвое, розовые вздутия лица стали желтыми вздутиями. Отдельно, как на троне, сидела сицилийская мамма, расставив увеличившиеся колени под черным платьем. Черная шаль покрывала ее благородные русские плечи из рода российских историков. У подножия невидимого трона подвизались скованные с ней невидимыми цепями два-три-четыре лица, скелета, нарочито пригнувшиеся фигурки.