Mon Agent, или История забывшего прошлое шпиона - [11]

Тут он поймал безмолвно осуждающий взгляд своей супруги, которая, впрочем, давно успела привыкнуть к его природной нескромности. «Смотри, смотри, старый греховодник! Чего тебе ещё остаётся! — устало попеняла синьора Галилео. — Погоди, попадёшься когда-нибудь!» Между тем Галилео, действительно уже не раз попадавшийся ангелам-полицейским и не раз (по приказу свыше) прощённый, оставил в покое жену соседа и стал, как будто невзначай, оглядываться по сторонам. И тут его намётанный глаз естествоиспытателя с изумлением отметил, что как едва, так и вполне явственные изменения произошли со многими из присутствовавших. Старики несколько сдали, дети зримо повзрослели, а у его жены вполне очевидно появились новые морщинки под глазами. Морщинки эти Галилео знал наизусть, а потому его прошиб давно забытый холодный пот. Увядший куст и увядающая с возрастом женщина, естественные и неизбежные на Земле, здесь могли означать крушение основного постулата Рая — вечности получаемого блаженства. А это, уважаемые сеньоры, грозило крушением идеологии, развалом социальных институтов, революцией и прочим развратом.

На следующее утро он набрался смелости (проявлять инициативу в Раю было так же небезопасно, как и на Земле) и явился на приём к одному из двух оставшихся иерархов — Миссионеру. К Основоположнику он решил пока не соваться. Тот, во-первых, жил в другом городе, а во-вторых, несомненно, уступал Миссионеру в эрудированности — сказывались рыбацкое происхождение и отсутствие образования. Галилео с обычным притворно скромным видом и плохо выбритым лицом явил себя ангелам охраны. Те, всегда рассчитывавшие на будущую взятку в виде часов фирменного дизайна, лично изготовленных великим астрономом и механиком, без долгих разговоров доложили по команде. Миссионер, как и все церковники, относился к старику-учёному с некоторым подозрением, но в то же время и с большим уважением. В конце концов, старый еретик мог рассчитать траекторию звезды, починить механическую Книгу Жизни и придумать новое оружие. То есть умел делать такие вещи, на которые не подвигся бы даже самый постный святоша, просидев год на святой молитве, воде и хлебе с отрубями.

— Входи, входи! — милостиво молвил Миссионер, величественно помахав рукой Галилео.

В последнее время он стал неосознанно приобретать манеры римских аристократов, которых когда-то так презирал.

— Ну, что там у тебя? — с небрежным благорасположением хорошо позавтракавшего буржуя обратился к учёному бывший аскет и борец за становление христианства.

— Святейший, — несмело начал Галилео, — вы давно видели себя в зеркале?

Вопрос был скорее утверждением. И не потому, что Миссионер не мог это самое зеркало себе позволить или дал соответствующий обет. Дело в том, что в потустороннем измерении умершие по какой-то очередной необъяснимой причине не отражались в зеркальных поверхностях. Миссионер насторожился. В Раю не бывало прыщей, да и брили его другие — кульпиты-парикмахеры, присланные на принудительные работы из Ада по давнему межправительственному соглашению.

— Это ты к чему? — с хмурым видом спросил иерарх, на всякий случай смахнув несуществующие крошки со старческих губ. — Только не говори, что чёртова кульпитка — прости Господи! — покрасила меня в зелёный цвет!

Галилео, прекрасно знавший, что никто и никогда Миссионера не красил и что тот просто кокетничает, всё же не улыбнулся шутке.

— Святейший, давайте подойдём к зеркалу!

Заинтригованный Миссионер последовал за учёным. Галилео достал огромный — с яйцо перепёлки — поразительной чистоты алмаз желтоватого цвета и, условно поймав в одной из граней отражение иерарха, спроецировал его на зеркало. Чудесным образом там отразилось лицо Миссионера, которое в последний раз сам бывший гражданин Рима видел почти две тысячи лет назад — в фонтане, незадолго перед смертью. Лицо и сейчас было хорошо сохранившимся и почти без морщин, несмотря на полную приключений жизнь. Но обнаружилось и одно существенное отличие. Предмет его тайной греховной гордости — тёмные, густые, длинные волосы — были наполовину седыми. Скрывая тревогу, он вопросительно поглядел на Галилео. Тот печально кивнул. Что ж, Миссионер повидал немало чего по обе стороны смерти, а потому, в последний раз бросив взгляд на своё отражение и опять подивившись изобретательности старого астронома, перешёл к делу:

— Ну, звездочёт, говори, что это может значить!

Когда в тот же день Миссионер рассказал о новой напасти Основоположнику, тот сначала не поверил. Но, разглядев получше явно сдавшего внешне Миссионера и припомнив вновь, спустя две тысячи лет, появившиеся боли в печени, сел на мраморную скамью, не в силах сразу справиться с охватившим его отчаянием. Ведь последствия-того, что начало происходить, могли бы стать в равной степени неизбежными и ужасными. Когда Основоположник, по мудрому и благодарно принятому совету коллеги-иерарха, прямо из воздуха материализовал и наполовину осушил кувшинчик кипрского, ему несколько полегчало, а голова опять была в состоянии вершить судьбы христианства Вселенной.

— Что будем делать, святейший? — спросил его Миссионер, тоже отведавши нектара.