Молоко с кровью - [60]
– Какая соучастница? – Татьянка и о Юрчике забыла, и о больной Ларке.
– А увидишь! – заверил председатель и вышел из хаты.
Ракитнянцы, как ни старались, оказались совершенно не готовы к появлению Лешки, никто не знал, как сказать председателю о страшной смерти сына. Более того, с четырех дня и до этой самой минуты клубок ужасных событий все нарастал, и ракитнянцы совсем растерялись, бросаясь от бешеной Маруси, которая босиком побежала к ставку по темноте, к Тарасу Петровичу, который закрылся в доме и громил там все подряд, а потом к бабе Гане, которая без сознания лежала в старой Орысиной хате.
Баба Ганя поначалу старой Нечаихе не поверила. Бешеными глазами ее смерила:
– Что, баба, забыли, как я старой Чудихе все патлы повыдирала? И сами хотите?
Но люди, что толпились вокруг Нечаихи, скорбно отводили глаза… Ганя растолкала их легко, как игрушечных солдатиков, и, вопреки приказу сына, побежала к Орысиной хате. Ракитнянцы – за ней, потому что страшно им стало Ганю одну оставлять.
Баба Ганя не понимала, что делает, зачем… Ворвалась в дом, а там – все вверх дном. По комнатам… В кухню… Под кладовкой закрытой – банки-склянки валяются. Дверь на себя дернула, открыла – а в шкафу Маруся. Голая. Побитая. Почти без сознания.
Баба Ганя Марусю за плечи схватила, из кладовки вытянула…
– Где Юрчик? Юрчик где? – кричала Марусе так отчаянно, что бабы испугались – еще одна откинется!
За Ганей вслед в кухню вскочили – Ганя уже кричать перестала. Валялась на полу мешком, почти не дышала, да бабы поначалу и не заметили того, потому что рядом с ней на полу сидела голая Маруся, все тело от синяков черное, удивленно хмурила брови, словно понять не могла, где она и что с ней, и неуверенно ощупывала пол вокруг себя. Бабы задохнулись от ужаса – да что ж здесь случилось?!
Маруся оглянулась, натолкнулась взглядом на неподвижную Ганю, поднесла дрожащую руку к груди, словно там должно было что-то быть, и спросила в пространство, потому что, кажется, баб и не заметила:
– А Юрчик где?
Бабы заплакали. Одна к Гане бросилась, другие Марусю подхватили, какие-то вещи на нее – ночную сорочку, кофту – набросили, к дивану повели.
– Ты успокойся… Успокойся, Маруся… Приди в себя, а потом уже…
Маруся насторожилась. На баб – глазами бешеными.
– А чего это Ганя в моей хате валяется? Должна бы за Юрчиком присматривать…
Бабы еще сильнее заревели.
– Утопился… Юрчик… В ставке…
Маруся вздрогнула. Закрыла уши ладонями, голову – в колени, и оттуда, из колен, на баб – зырк.
– А где Юрчик? – спросила.
– Маруся… – бабы почернели. Вот бы подойти к ней ближе… Обнять…
– А где Юрчик? – с дивана встала – страшная, черная, ночная сорочка на ней болтается, кофту шерстяную на груди запахивает. – На ставке?
– На ставке, любонька… – опустили головы.
– Хорошо, хорошо… – затряслась и выскочила из хаты. За руку никто ухватить не успел. Да и не осмелился. Бежали следом, с кожухами, одеялами да сапогами, ревели, как коровы, и беспомощно хватали ртами холодный зимний воздух.
А на кухне пришла в себя баба Ганя. Билась головой о пол и кричала:
– Забери меня, Господи! Меня покарай! Я во всем виновата! Я одна…
Под вечер пятницы виноватыми в гибели мальчика считали себя и Тарас Петрович, потому что устроил охоту на хряка, и дед Нечай, потому что «Запорожец» ему свет заслонил, и ракитнянские учителя, потому что не запретили детям к ставку бежать, и Татьянка, потому что хотела, чтобы Ларка вернулась домой как можно позже и не видела избитого отца, и сама рыжая Ларка, которую понесло на лед к хряку, и Нечаиха, которая посоветовала ударить хряка кнутом, после чего тот и рванул в степь, а оттуда на ставок, и Серега Ровер, потому что не сумел вовремя добраться до детей по тонкому льду…
Ракитнянцы суетились на всех горячих точках, которые возникли в ту пятницу в селе, ждали возвращения председателя и, между прочим, ломали головы над еще одной непонятной и страшной новостью. Сначала Нина Ивановна, которая помогала Татьянке растирать обмороженную Ларочку и поить ее травяными отварами, вышла к ракитнянцам с абсолютно необычным известием:
– Степана арестовали и повезли в город. А больше ничего не знаю, – едва вымолвила, и ракитнянцы только тогда поняли: а и правда – не видно немца.
Потом нашли побитую и поруганную жену председателя.
– Это немец над Марусей надругался, за это его арестовали! – сказал кто-то.
– Да где там! – не поверили другие. – Как бы милиция узнала, что немец к Марусе вломился?
– А она увидела, как немец к ее хате крадется. С недобрыми намерениями. Испугалась, позвонила в район. Он ее побил, в кладовке запер, верно, что-то украл у председателя, подонок, и только хотел сматываться, а тут – милиция: стой, голубь!
– Что-то не видели мы машины милицейской, – не сдавались скептики.
– А мы же все к ставку побежали! – напомнил кто-то.
Ракитнянцы примолкли – снова вспомнили про смерть Юрчика, языки прикусили и вытянули шеи – где ж Лешка? Хоть бы скорее приехал. Дитя не вернет, так, может, хоть Марусю сохранит – от ставка оттащит, потому что вдвоем любое горе пережить легче.
Лешка вышел из немцевой хаты в совершенном недоумении, – непонятное поведение Татьянки показалось ему чем-то большим, чем просто страх за мужа. И Ларка горит на диване…
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.