Молоко - [6]

Сергей выходит во двор и, осмотревшись, плюет на дальность, на точность и просто так — от злости. Прыгает с моста — на двух ногах, на левой, на правой. На левой дальше, чем на правой. И все время поглядывает на часы. Пора. Давно уж пора быть машине.

Промаявшись так час, два, Сергей загадывает: будет стрелка вот здесь — уйду домой. Не уходит. И снова загадывает. Появляется осмысленность, ожидание конкретного — когда переместится стрелка…

«Сегодня машины не будет. Может же такое случиться. Раз в тыщу лет», — Сергей строит версии. Развивая, разматывая самые нелепые из них, он наслаждается картинами, встающими перед глазами: перепились грузчики. Вот они — в грязных робах, без шапок, лежат вповалку, храпят, обняв ящики, — всей бригадой. Директор комбината перепрыгивает через них, суетится, обещает премии, пинает, потом надевает чью-то шапку и пытается поднять ящик — плачет…

Сергей выходит на улицу. На углу стоит телефон-автомат. «Позвоню-ка, — решает Сергей, — поболтаю. Еще не спит, наверно… Ока поздно ложится.» Но, как обычно, нет двушки. Редкие прохожие, к которым хочет обратиться Сергей, ведут себя если не дико, то, по крайней мере, очень и очень странно. Женщины, например, заметив приближающуюся фигуру, резко меняют направление и переходят на другую сторону улицы, а то и просто поворачивают и бегут назад. Мужчины, чуть отпрянув, нервно бросают: «Не курю» — и тоже ускоряют шаг. А некоторые, под хмельком, подпустив поближе, пронзительно буравят взглядом и недвусмысленно цедят: «Чего, чего те, парень?»

В то, что ему нужна всего двухкопеечная монета в обмен на две по копейке, — не верят.

«Прошла бы парочка, — думает Сергей, — влюбленные — добрый народ, смелый». Но парочки не видно, и Сергей возвращается во двор, поздно уже звонить.

Да где же это чертово молоко?! Коровы бастуют — не иначе. Вот снежная полянка, стоят в колоннах, над рогами плакаты — «Даешь муравушку!», «Прекратить кнутобой!», «Хотим благоустроенные фермы!».

Сергей катается с горки. Горка не очень большая, и кататься неинтересно. А что делать? Он съезжает сидя, стоя, лежа. А вот взбираться на горку не по ступенькам, а по льду — гораздо интересней…

Вдыхает Сергей полную грудь морозного воздуха, задирает голову — сколько звезд! Идет на улицу и видит: через дорогу, против магазина, словно вырубленный из ночи, сверкает куб света — газетный киоск. «Конечно, — думает он, — какой я болван, я один не знаю об этом, я не читал газет. Никакой машины не будет. Молока — изобилие, его пустили по водопроводным трубам. Хлещут из кранов, послушные переключателю, простокваша, ряженка, сливки, извивающейся кишкой выползает творог, лепешками шлепается сметана… Или — таблетки. Одна таблетка — литр молока… А что? Хзатит — посторожил! Нашли собачку!»

Сергей быстро идет запирать дверь, и — домой. Но его нагоняет знакомый звук… Он громче, Сергей не верит еще… Звук нарастает, уже грохот — наконец-то! Сергей оборачивается. Два луча, выскочив из-за угла, прорезали черноту — сильно гремит машина, значит — неполная, значит — побывала в четвертом магазине, охота же крюк давать. Лучи потыкались в окна противоположного дома и поползли к Сергею, — вроде Семен приехал, точно — Семен, его машина. Фары ослепили Сергея, он отворачивается и поднимается на крыльцо.

Что и говорить, противное дело — ждать. Очень противное. Но ждать машину приходится не часто, и Сергей кое-как примирился с этим. Но вот Вася… Вася допекает Сергея почти каждый день. Собственно, ничего крамольного Вася не делает, он даже записал Сергея в дружки и говорит ему:

— Сергуня, друг!..

Вася — присутствует, просто присутствует! А Сергей понимает, что это «просто присутствие» имеет вполне определенный и оправданный смысл. Для Васи. Его снова взяли на работу, и снова уволили, и снова приняли, короче, можно считать — Вася работает грузчиком постоянно, но с частыми «увольнительными». Так он объясняет друзьям-приятелям, почему в галстуке среди бела дня:

— Я в увольнительной!

Пьяный, он топорщит свои рыжие брови. Когда он в увольнительной — он шутит:

— Сергуня, друг! — кричит Вася, делая бодающие движения головой, подмигивая и тыча пальцем. — Глянь-ка, глянь, молоко ж на губах не обсохло, — и, перегибаясь, смеется, хлопает себя по ляжкам. Смеется искренне и долго, пока его не начинает бить кашель. Кашляет он тоже долго, тяжело, со слезой, потому что курит разный табак, а разный табак он курит потому, что своего не имеет, не покупает — привычка такая.

Смысл Васиного присутствия ясен — он хочет снова работать приемщиком. Но приемщик имеется, и Васе ничего не остается — просто присутствовать при разгрузке. Он ставит ящик на попа, садится, закидывает ногу на ногу. Озабоченно похлопав себя по карманам, сшибает у шофера горсть папирос — «на вечер», — задумчиво дымит и сидит. Сидит по-особому, со значением: как невысказанный упрек, как немая мольба; смирение и покорность в позе, он даже начинает казаться трезвым… И неуютно становится Сергею, когда он видит, как сидит Вася.

Обычно тот молчит, но иногда рассказывает что-то, как правило, обличая и бичуя жуликов-продавцов, воровок-заведующих, а если порассказывать про директора — такие уж махинации!.. С предельной многозначительностью Вася хмыкает и столь же многозначительно сплевывает. Потом, помолчав, как полагается, делает вывод: