Молодые люди - [4]

Новые такты вальса, и начался танец вдвоем. Стремительно, в бурной смене узорных движений совершала свои полеты легкая девичья фигурка в сильных мужских руках. Не раз из глубины зала раздавался множественный испуганный выкрик, тут же сменяемый коротким взрывом аплодисментов: или девушка с разбегу, внезапно оттолкнувшись от пола обеими ногами и перевернувшись в воздухе на спину, летела со значительного расстояния на руки партнеру — вот-вот упадет, разобьется! — но он, конечно, ловил ее, ловил вовремя и точно, и распростертое в полете тело было прекрасным в своих линиях, чарующим в своей летучести, или случалось, что точеная фигурка, едва касаясь пола, вдруг обращалась в вертящийся волчок, — руки партнера у талии все ускоряли, все удлиняли это кружение, и платье с пышными оборками то вздувалось, открывая ноги до трусиков и бедер, то плотно облекало бесчисленными запутавшимися складками все тело в его мелькающем вращении. Миг — сильные руки вырывали пушинку из ею самой созданного вихря, возносили на воздух, и тут снова следовал из зала испуганный и облегченный выкрик — молодой господин в синем фраке раскидывал обе руки в сторону, а юная девушка в соломенной шляпке непостижимым образом застывала без всякой видимой опоры в горизонтальной плоскости, колдовски повисала в картинной, полной изящества позе.

Шумановский вальс близился к концу — иронический, озорной, лукавый в своих модуляциях.

И, следуя его мелодическому узору, балетная пара завершала игру: он хотел увести ее с собой — она противилась; он пробовал силой подчинить ее себе, унести — она бурно протестовала, боролась. Тогда с кажущейся неловкостью он обхватил ее поперек, она косо повисла лицом вниз, она тянулась лицом и руками вперед, дальше, дальше, туда, где скамейка… Да чего же она хочет? А-а-а-а!.. Вот она с воздуха деловито, с хозяйственной озабоченностью собирает со скамейки и вокруг нее все свое имущество — корзиночку, моток, спицы, зонтик, заодно уже подхватывает и чужой сачок с голубой сеткой, после чего лихо взлетает к партнеру на плечо и, преудобно сидя там, вертя над головой ослепительно алым зонтиком, прощально машет зрителям свободной рукой, меж тем как партнер бегом уносит ее через всю сцену за дверь артистической…

Много раз Наташа с Румянцевым возвращались на сцену из-за кулис на вызовы. Саша за руку выводил девушку, резким движением посылал ее вперед, а сам оставался у дверцы кулис — спокойный, недвижный, почтительно склонив голову. А Наташа кланялась и приседала. На носках быстрыми, семенящими движениями перебегала по сцене влево-вправо и опять низко приседала, глубоко кланялась.

Снова и снова искала она взглядом Алешу, находила его, улыбалась ему и бежала… нет, не бежала, а уносилась, улетала, точно подхваченная ветром. Саша чуть-чуть сторонился, пропуская ее, и, сразу выпрямившись, с достоинством направлялся за нею следом…

За ширмочкой оба быстро переоделись и разгримировались. Театральные костюмы были уложены в чемодан. Саша сказал:

— Ну вот и все. Теперь могу быть гидом по Кремлю сколько твоей душе угодно.

— А теперь мне угодно совсем другое, — ответила она невнятно, потому что придерживала во рту заколки-невидимки. — Теперь моей душе угодно одеться, отдышаться, освежиться одеколоном, попудриться, — она обстоятельно перечислила все, что ей надо сделать, вертясь перед зеркалом, оглядывая, как сидит на ней платье и хорошо ли натянуты чулки. — А тогда — в публику.

В следующую минуту, расчесав волосы, закрепив невидимками кудри над ушами, она попросила:

— Сашенька, не в службу, а в дружбу: будешь уходить, забери с собой и все мое.

— А бабушке твоей что сказать?

— А ничего. Скажешь, что я здесь, и все.

Концерт продолжался.

Когда Наташа пробралась в Георгиевский зал со стороны коридора над глубокой и широкой мраморной лестницей, на сцене была знаменитая колоратура. Ее долго не отпускали. Она исполнила на бис «Колокольчики» из «Лакмэ», потом в композиции старинного итальянского музыканта повторяла за флейтой фразу за фразой совершенно как флейта. А зал все требовал новых песен, мерно и настойчиво хлопал всей тысячью ладоней. Напрасно конферансье умоляюще поднимал руку, призывал к спокойствию; ему приходилось уступать, он присоединялся к слушателям и, повернувшись к дверям артистической, тоже принимался хлопать. Снова и снова величественная красавица, слегка приподымая с обоих боков слишком длинное, очень тяжелое, серебристыми искрами вспыхивающее от движений платье, продвигалась на средину сцены, с улыбкой чуть-чуть склоняла голову и, опять прикоснувшись обеими руками к плотной ткани, удалялась прочь — стройная, высокая, сверкая оголенными плечами.

— Антракт! — удалось конферансье выкрикнуть в одну из таких минут.

Наташа находилась позади всех зрителей, где-то в центре обширного зала с его многочисленными люстрами. Она собиралась в перерыве между двумя выступлениями проскочить к тому месту, где сидел Алеша. Но теперь, когда зрители все разом хлынули в проходы, она испугалась, что Алеша потеряется в этакой толпе. Засуетилась, беспокойно порываясь навстречу движущейся неодолимо густой человеческой массе, подымалась на цыпочки, глядя поверх голов, и вскоре снова увидела далеко в глубине Алешу, помахала ему призывно рукой. Ее с удивлением оглядывали, никто не узнавал в ней недавнюю исполнительницу озорного вальса.