Молодые люди - [3]

Аккомпаниатор с тщательно приглаженными остатками волос на крепком желтоватом черепе смотрел куда-то поверх голов и уже как будто не с товарищами делился впечатлениями, а сам с собою размышлял над только что увиденным.

Перед тысячной толпой старушка держалась по-домашнему, со всей откровенностью. Вдруг замолчала. Стоит молча на трибуне, сняла очки, концом головного платка смахнула слезу.

— Вообразите только, какая наступила тишина в зале! — Старый музыкант слегка прищурил глаза и улыбнулся с грустным сочувствием. — Можно было подумать, что все кресла вдруг опустели. Никто не пошевельнется, никто не кашлянет. А старушка минуту спустя опять надела очки и преобразилась, — узнать нельзя: и голос у нее окреп, и фигура выпрямилась. Строго-настрого потребовала она у своего Игоря, чтобы помнил об оказанной ему чести, чтоб работал там, в далеких краях, по-хозяйски, чтоб заслужил спасибо сердечное от всего советского народа… Что было! Послушали бы, как проводил ее зал!.. А потом ее сменил на трибуне Маресьев, тот самый… Алексей Петрович. Настоящий человек!

И уже не печальное, не ласковое участие, а гордость была в облике аккомпаниатора, приложившего руку к накрахмаленной, шуршащей груди.

— Честное слово, товарищи, — говорил он, оглядывая своих слушателей, точно боялся, что ему не поверят. — Честное слово, никогда не забуду этого мига: герой прошлых дней напутствует призывников дней нынешних… Торжественное, волнующее зрелище!..

Тут из соседнего зала хлынул, все усиливаясь, все нарастая, гул множества голосов. Группа вокруг аккомпаниатора сразу распалась. Толстяк конферансье некоторое время выглядывал с высокой площадки за дверь, потом вдруг приосанился, деловито обошел артистическую, пошептался в разных местах с исполнителями и затем с удивительной для своего тяжелого корпуса легкостью ринулся на эстраду. Спустя еще миг оборвался шум молодых возбужденных голосов, а взамен послышался уверенный, четкий голос хозяина концерта.

Скромный юноша в пиджачке, на весу держа за гриф скрипку, и молодая девушка с нотами, зажатыми под мышкой, расположились у лестнички в ожидании выхода.

Так концерт в Кремле начался, как всякий другой, с примелькавшихся для Наташи шуток и реприз знакомого конферансье. Чередовались, как всегда, выступления мастеров смычка, вокала, акробатики, художественного чтения.

Конферансье возвращался в артистическую и вновь уходил на сцену. Здесь, среди товарищей своих, он казался озабоченным и хлопотливым, то и дело вытирая лоб платочком. Там, на эстраде, был весел, непринужден, беззаботно упивался собственным красноречием перед тысячеголовой массой зрителей.

На сцене служители начали передвигать рояль на колесиках в дальний угол. Наташина очередь в программе! Вот уже распорядитель концерта принялся потешать публику гаданием — что, если бы Терпсихора по ошибке осенила своим легким дыханием его многопудовую тушу? В который раз Наташа слышала вот это самое вступление к собственному танцу — всегда в одних и тех же выражениях — и дружный смех зала в ответ! Аккомпаниатор Грибова пристраивалась у рояля. Милый толстяк заверил публику, что, слава богу, танцевать будет не он, танцевать будут другие… И, переходя от шутливого к деловому тону, он внезапно повысил голос, отрывисто рубил слово за словом: «Наталья Субботина, Александр Румянцев. Шуман. Хореографическая шутка «На прогулке». У рояля концертмейстер Большого театра Грибова! Зинаида Николаевна!»

И вот уже Саша взял свой сачок с голубой сеткой. Сию минуту Наташа выбежит на сцену с алым зонтиком и желтой корзиночкой. Она будет танцевать сначала одна и присядет после на скамейку, что нарочно вынесена на сцену. Отдыхая на прогулке, она займется как будто вязанием; моток, выброшенный из корзиночки, будет быстро кружить, разматываться у ее скрещенных ног… Тут-то и появится молодой господин в синем фраке и сером цилиндре. Делая ловкие пируэты, он начнет гоняться с сачком за воображаемыми бабочками… Ага! Вот они, начальные звуки вальса: пора!

«Не трусь, Наташа! Концерт как концерт!» — мысленно приободрила себя танцовщица и, едва выбежав на сцену, сразу обрела ту шаловливую игривость, что таится в музыке.

Танец как танец, уж сколько раз исполняла его Наташа. И, как всегда, она тотчас уловила связь свою со зрителями по затаенной тишине в огромном, сказочно сверкающем бесчисленными люстрами зале. С уже привычной радостью она чувствовала, она догадывалась, что зал следит за ее полетами с любованием и улыбкой.

Но вот она уселась на скамейке, играя зонтиком и разматывая у ног своих клубок. А на сцене уже появился молодой господин с сачком. Как всегда. Но в этот именно миг и случилось то, чего еще никогда не было. В Георгиевском зале Кремля, в третьем ряду слева от прохода, Наташа увидела Алешу Громова… Да, да, это он, несомненно он, друг ее школьных лет. Он в синей рубашке с застежкой-молнией, слегка оттянутой от ворота. Крепкая и стройная его шея удивленно вытянулась, застыла. Он ловит счастливым взглядом каждое ее движение… «Алеша! — удивилась она. — Ты-то здесь почему?» — и едва не упустила такта, заглядевшись. На одно мгновение, — едва ли, впрочем, уловимое для зала, — Наташа забыла о роли: моток застыл на полу, зонтик поник над плечом. А уже господин в синем фраке заметил ее и, пораженный столь приятной неожиданностью, кинул прочь от себя сачок… «Ой, Алеша!.. Ну тебя!» — опомнилась танцовщица, и зонтик ее вновь пришел в движение. Кокетливо прикрываясь им, капризно отворачиваясь на скамейке то в одну, то в другую сторону от незнакомца, она в то же время и поощряла его игривыми взглядами.